mmekourdukova в фканоне: мадонна Литта и списокъУ френдессы попались две картинки,
1) Леонардо да Винчи. "Мадонна Литта", Эрмитаж, 1490-1481.
2) Неизвестный ломбардский художник. "Мадонна с младенцем", Музей Польди Пеццоли (Милан), 1500-1510-е.
на примере которых захотелось показать тот стандартный до слез знакомый феномен, который наблюдается повсюду в иконописи (слово «иконопись» употребляется здесь в святоотеческом смысле).
А почему бы не показать на примерах из иконописи-в-леонидуспенском-смысле? Скажем, Московской школы или там Кипра?
Во-первых, у меня картинок годного качества нет. А во-вторых, чтоб население лишний раз не смущать (кстати о населении – у меня наконец дошли руки до очередной ревизии числящихся во френдах молчунов, так что если кто не спрятался, я не виноват).
Итак! Произведение неизвестного ломбардца – это не что иное как список чтимой иконы. Не плагиат, не заимствование, не копия – а именно список с иконы, своеобразный феномен со своими собственными законами. Копиист копирует картинку как можно ближе к картинке, заимствователь утаскивает к себе в норку чужую, большую или маленькую, находку, а плагиат в изобразительном искусстве вообще невозможен. Списыватель же иконы вообще не таков. Его благородные намерения состоят в возможно более верном списывании не картинки как таковой, а того, что он прозрел СКВОЗЬ картинку. Поэтому списыватель иконы всегда оригинал поправляет, и как раз поправки, направление их, интереснывсем христианам искусствоведам .
Бывает, что поправленный список оказывается лучше оригинала. Бывает – не хуже, но другой, с другими акцентами. Но в нашем случае список хуже оригинала, по объективной причине: Леонардо гений, а ломбардский списатель – не гений.
Снять кальку-прорись с оригинала, как то было в ходу у православных, он не мог. Рисовал сам, и тут же сделал два важных (и таких обычных! Любой препод навидался таких выше крыши!) ляпа – не словил угол наклона тела Младенца и не словил угол наклона-поворота головы Богоматери. И чуть заметно, совсем еле-еле, уменьшил обоих.
И всё поехало.
У Леонардо же, как он есть всё ещё средневековый (т.е. предерживающийся средневекового концепта изобразительности) художник, рисунок намертво связан с композицией. Красивый и зрительно уравновешенный набор пятен у него = анатомической достоверности, тектонической убедительности и даже распределению пространственных планов.
А списатель, нарисовавши довольно убедительного Младенца, обнаружил пустоту в самой середине картинки и невозможность посадить Дитя на руку Матери. Пришлось устраивать балюстрадку с подушечкой и досочинять вполне тупые вислоскладки на самом видном месте. Нарисовавши голову Матери в профиль, списатель обнаружил, что личико теперь занимает едва-едва одну треть голоушки (у Леонардо – половину), и надо как-то закамуфлить и уразнообразить эти скучные две трети, которые не лицо. Навертел там, как умел, тюрбан и тюлевую мармотку.
Теперь – почему окна-то отменились? А балюстрадка же, балюстрадка добавлена. Он же не идиот, а итальянец, у него архитектура в крови с молоком матери, не мог он построить балюстрадку внутри помещения и курам на смех загнать героев картины в промежуток между нею и стеной! Пришлось всё выносить на пленэр.
А занавеска зачем? Затем, что светлое личико и вот этот белый тюль на голове писать на фоне светлого неба – это выше сил списывателя. Он, мож, и начал было – да быстро понял, что зашивается. У Леонарды-то они на темном, а если заменить темную стену на светлые небеса, то слизывать тональные отношения личика с фоном уже будет неоткуда. Пришлось вешать занавесочку, тем более что она же как бы рудимент трона, балдахина тронного рудимент, то есть богословски очень кстати. А чо ж так криво повесил, нарочито так и противоестественно? А она же ему только для оторвать голову от фона нужна, более ни за чем. Вот он вокруг головы и повесил.
Списочек готов!
Что композиция вся разваливается, дребезжит и путается в тоне, разлагается на несвязные мельтешащие детальки – это дело десятое.
И что с формой происходит то же самое (см. для наглядности крупно и контрастно) - она дробится, уплощается, смазывается и опошляется, она вздувается не там и не туда, - заказчик не заметит. Главное, иконография каноничненькая.
А если и заметит, то для придраться у него понятийного аппарату не хватит. Может, и сделает козью морду, но прищучить иконописца не сможет.
Такого понятийного аппарата, благодаря Леониду Успенскому, у иконного заказчика и сейчас нет. То есть понятийный аппарат вообще-то в мире уже давно есть, но в области «канонической» иконописи (т.е. той, которая с образцофф и прорезей) его нет.
Да и зачем?
Это при Леонардо всем приходилось рисовать с образца рукой и глазом, а у нас есть калька, и фотоаппарат, и диапроектор.
Уже не приходится исправлять и камуфлировать свои ошибки – никто уже не ошибается.
1) Леонардо да Винчи. "Мадонна Литта", Эрмитаж, 1490-1481.
2) Неизвестный ломбардский художник. "Мадонна с младенцем", Музей Польди Пеццоли (Милан), 1500-1510-е.
на примере которых захотелось показать тот стандартный до слез знакомый феномен, который наблюдается повсюду в иконописи (слово «иконопись» употребляется здесь в святоотеческом смысле).
А почему бы не показать на примерах из иконописи-в-леонидуспенском-смысле? Скажем, Московской школы или там Кипра?
Во-первых, у меня картинок годного качества нет. А во-вторых, чтоб население лишний раз не смущать (кстати о населении – у меня наконец дошли руки до очередной ревизии числящихся во френдах молчунов, так что если кто не спрятался, я не виноват).
Итак! Произведение неизвестного ломбардца – это не что иное как список чтимой иконы. Не плагиат, не заимствование, не копия – а именно список с иконы, своеобразный феномен со своими собственными законами. Копиист копирует картинку как можно ближе к картинке, заимствователь утаскивает к себе в норку чужую, большую или маленькую, находку, а плагиат в изобразительном искусстве вообще невозможен. Списыватель же иконы вообще не таков. Его благородные намерения состоят в возможно более верном списывании не картинки как таковой, а того, что он прозрел СКВОЗЬ картинку. Поэтому списыватель иконы всегда оригинал поправляет, и как раз поправки, направление их, интересны
Бывает, что поправленный список оказывается лучше оригинала. Бывает – не хуже, но другой, с другими акцентами. Но в нашем случае список хуже оригинала, по объективной причине: Леонардо гений, а ломбардский списатель – не гений.
Снять кальку-прорись с оригинала, как то было в ходу у православных, он не мог. Рисовал сам, и тут же сделал два важных (и таких обычных! Любой препод навидался таких выше крыши!) ляпа – не словил угол наклона тела Младенца и не словил угол наклона-поворота головы Богоматери. И чуть заметно, совсем еле-еле, уменьшил обоих.
И всё поехало.
У Леонардо же, как он есть всё ещё средневековый (т.е. предерживающийся средневекового концепта изобразительности) художник, рисунок намертво связан с композицией. Красивый и зрительно уравновешенный набор пятен у него = анатомической достоверности, тектонической убедительности и даже распределению пространственных планов.
А списатель, нарисовавши довольно убедительного Младенца, обнаружил пустоту в самой середине картинки и невозможность посадить Дитя на руку Матери. Пришлось устраивать балюстрадку с подушечкой и досочинять вполне тупые вислоскладки на самом видном месте. Нарисовавши голову Матери в профиль, списатель обнаружил, что личико теперь занимает едва-едва одну треть голоушки (у Леонардо – половину), и надо как-то закамуфлить и уразнообразить эти скучные две трети, которые не лицо. Навертел там, как умел, тюрбан и тюлевую мармотку.
Теперь – почему окна-то отменились? А балюстрадка же, балюстрадка добавлена. Он же не идиот, а итальянец, у него архитектура в крови с молоком матери, не мог он построить балюстрадку внутри помещения и курам на смех загнать героев картины в промежуток между нею и стеной! Пришлось всё выносить на пленэр.
А занавеска зачем? Затем, что светлое личико и вот этот белый тюль на голове писать на фоне светлого неба – это выше сил списывателя. Он, мож, и начал было – да быстро понял, что зашивается. У Леонарды-то они на темном, а если заменить темную стену на светлые небеса, то слизывать тональные отношения личика с фоном уже будет неоткуда. Пришлось вешать занавесочку, тем более что она же как бы рудимент трона, балдахина тронного рудимент, то есть богословски очень кстати. А чо ж так криво повесил, нарочито так и противоестественно? А она же ему только для оторвать голову от фона нужна, более ни за чем. Вот он вокруг головы и повесил.
Списочек готов!
Что композиция вся разваливается, дребезжит и путается в тоне, разлагается на несвязные мельтешащие детальки – это дело десятое.
И что с формой происходит то же самое (см. для наглядности крупно и контрастно) - она дробится, уплощается, смазывается и опошляется, она вздувается не там и не туда, - заказчик не заметит. Главное, иконография каноничненькая.
А если и заметит, то для придраться у него понятийного аппарату не хватит. Может, и сделает козью морду, но прищучить иконописца не сможет.
Такого понятийного аппарата, благодаря Леониду Успенскому, у иконного заказчика и сейчас нет. То есть понятийный аппарат вообще-то в мире уже давно есть, но в области «канонической» иконописи (т.е. той, которая с образцофф и прорезей) его нет.
Да и зачем?
Это при Леонардо всем приходилось рисовать с образца рукой и глазом, а у нас есть калька, и фотоаппарат, и диапроектор.
Уже не приходится исправлять и камуфлировать свои ошибки – никто уже не ошибается.