РУССКИЙ САЛАТ ПО ВУДХАУЗУ - часть 1

Ленина как-то спросили, бывал ли он в Симферополе.
- Какой такой Симферополь?! - ответил Ленин.
В честь этого события на центральной площади города был установлен
3-метровый памятник вождю.
Команда КВН Симферополя

П.Г. Вудхауз никогда не бывал в России, но порой кажется, что упоминается она в произведениях Плама гораздо чаще других стран.

Первая фотография П.Г Вудхауза в русском интернете (http://wodehouse.ru/phoeng.htm)

Не претендуя на солидное и исчерпывающее исследование, тем не менее могу утверждать, что из 90 романов и сборников рассказов Вудхауза, которые мне удалось прочесть к настоящему времени, русские цитаты нашлись в 72. И это притом, что я не принимала во внимание различные эссе с комментариями Вудхауза на ситуацию в России, а также автобиографические книги, где можно встретить описание Пламом встречи с живыми русскими [например, описание Шаляпина в Bring on the Girls, ch.9].

Читая Вудхауза, здесь и там мы встречаем персонажей, способных снабдить нас определенной информацией о зарубежных странах и их гражданах. Страницы романов и рассказов изобилуют французскими поварами, итальянскими официантами, индийскими полковниками и исследователями Африки наконец. Однако лишь дважды русские появляются у Вудхауза - в рассказах The Swoop и The Clicking of Cuthbert, играя там довольно-таки значительную, хотя - в случае The Swoop - и отрицательную роль. Что же до исследования России, такая мысль опять-таки лишь дважды возникала у персонажей Вудхауза. Один раз помечтал, было, гонимый по миру несчастной любовью Джимми Питт (Intrusion of Jimmy) побывать в России, но любовь его стала счастливой, и поездку свою он отменил. Была и у Барми Фотерингея-Фиппса идея отправиться в Москву со своим ревю (Barmy in Wonderland), но Динти Мур его отговорила. Всё. И при этом, по самым скромным прикидкам, русских цитат у Вудхауза не менее 150.

Подобная неопределенность объясняется тем, что некоторые цитаты, хотя и появляются дважды в одной и той же книге, но принципиально не различаются, поэтому я считала их за одну. Рассказы The Swoop и The Clicking of Cuthbert также правильнее считать двумя большими цитатами, хотя для удобства повествования я и вычленила из них отдельные кусочки. И, конечно же, кое-что могло быть пропущено мною при чтении или затеряно в переводе. Вот почему эта статья не могла быть написана без помощи компетентных людей, не в пример лучше меня разбирающихся в произведениях Вудхауза. Я весьма признательна Норману Мерфи, Тони Рингу, Бенгту Мальмбергу за помощь и ценные советы в работе над статьей, но особенно безмерно я благодарна Елле Оттену, которого по праву могу назвать своим соавтором, потому как он не только отвечал на мои многочисленные вопросы, но и взял на себя тяжкую задачу поиска оригинального английского текста для цитат из тех книг, которые мне были доступны только в русском переводе. Отдельное спасибо Михаилу Кузьменко за исключительно информативный сайт Российского общества Вудхауза, а также всем нашим переводчикам, результатами чьего нелегкого труда я неоднократно пользовалась при цитировании Вудхауза в русском варианте этой статьи.

Переходя непосредственно к обзору цитат, я постаралась облегчить свою задачу, выделив три основные сферы, к которым можно отнести все упоминания России и русских у Вудхауза: Русская Культура, Русская История и Русский Дух. Именно из этих частей и состоит данная статья, полный же список цитат на английском языке, упорядоченный по году первой публикации книг, приводится отдельно.

Русская культура

Многочисленные феномены русской культуры, встречающиеся на страницах произведений Вудхауза, на самом деле легко отнести к тем двум областям, в коих Россия стяжала себе мировую славу, - к Русскому Балету и Русской Литературе. При этом стоит оговориться, что такое фольклорное явление как песни волжских бурлаков предпочтительнее отнести к разделу Русский Дух, а вот портреты голых русских княгинь на тигровых шкурах вряд ли можно вообще считать явлением культуры - мы поговорим о них во второй части (Русская История).

Русский балет

Русский балет, будучи культурным явлением мирового масштаба, естественно, не мог быть обойден Вудхаузом. Тем более что он являлся одной из важных тем, которые готова была обсуждать английская интеллигенция, причем как в 1917 году [18], так и в 1931 [76]. Тема русского балета фигурировала даже в скетчах на сельских концертах [118]. Можно лишь посетовать, что в отличие от гостей миссис Петт Вудхауз не стал подробно задерживаться на глубинном смысле русского балета, больше сосредоточившись на его внешних проявлениях, используя их исключительно в прикладных целях, хотя единожды он все же упоминает широко известное во всех аспектах Лебединое Озеро [162].

То тут, то там на страницах произведений Вудхауза появляется русский балетный танцовщик - то абстрактно не названный, то конкретно Нижинский. Еще целый ряд цитат (например, Joy in the Morning, Ch.3: "Он сделал пируэт с виноватым видом балетного танцовщика, разбавляющего водой кошачье молоко") так и просятся быть причисленными к исследуемому разделу, но я все же воздержусь от этого, не желая отнимать у танцовщиков других стран определенных заслуг в области балета.

Как уже отмечалось чуть выше, Вудхауз, не вдаваясь в суть русского балета, предпочитает использовать те или иные па описываемого им танцовщика для выражения, в первую очередь, того или иного душевного состояния персонажа - в случае приятной неожиданности [128], неприятной неожиданности [104, 140, 148, 160] и ожидания неприятностей [110, 119]. Как мы видим, в случае неприятной неожиданности свойственные Нижинскому телодвижения обычно проделывает сердце [104, 140, 160], хотя порой даже офис еженедельника "Мой малыш" может продемонстрировать один из выдающихся прыжков Нижинского, а именно антраша [148]. Неожиданность приятная, но пробуждающая чувство вины и укор совести, также может заставить сердце прыгать, как русский танцор [156]. Напротив, приятная неожиданность в чистом виде - сродни той, что пережил Джеф д'Эскриньон, когда мистер Клаттербак пообещал продать его книгу тиражом в 100000 экз., - вынуждает даже гриль-зал ресторана Ритц вертеться и взлетать, как Нижинский[128]. В ожидании же неприятностей в пляс пускаются некие мыши под ложечкой, как это было с Берти Вустером в нескольких шагах от очередной помолвки с Мэдлин Бассет [119]. Кстати, не только офис журнала и ресторанный зал, а даже целое судно Атлантик умудрялось вести себя скорее как русский танцовщик, чем респектабельный корабль, и бить рекорд Нижинского по прыжкам и воздушным пируэтам; впрочем, в оправдание ему следует сказать, что происходило это исключительно по причине сильного шторма [91].

В отличие от неодушевленных предметов и внутренних органов, гораздо меньшего оправдания заслуживают люди, уподобляющиеся русским танцовщикам на страницах Вудхауза. Конечно, лорд Эмсворт[154], Брэм Мортимер [31] и Джеймс Коркоран [43] совершали балетные па в минуты душевного напряжения, а Мр. Траут плавал по комнате, словно прима в Лебедином Озере, будучи внезапно настигнутым чистой любовью [162]. Однако Адриан Пик [100] вполне мог бы и воздержаться от прыжков, пусть даже легких и грациозных, но свойственных скорее танцорам русского балета. Подобная прыгучесть сродни прыткости Сиприена Росситера, которому оставалось только пожелать, в случае провала профессиональной деятельности критика, идти зарабатывать в русский балет [63]. Еще того возмутительнее, когда отправляющаяся на сельские танцы прислуга заставляет своих работодателей ощущать себя посреди русского балета [81]. Не меньшие претензии можно высказать и в адрес Суперсупа (мистер Слигсби) [65], тем более что исполнению им русских плясок, вызванному приземлением на мячик для гольфа, предшествовали воинственные кличи и прыжки, имевшие целью придушить Берти Вустера. В любом случае, каково бы ни было объяснение подобного поведения всех этих мужчин, Вудхауз учит нас, что занятие народными танцами больше пристало представительницам английской знати [17], нежели лордам, критикам и Суперсупам.

Любопытно, что дамы в произведениях Вудхауза проявляют завидную сдержанность и в связях с русским балетом практически не замешаны. Единожды упоминается одна такая Марчия Феррис - балерина русского балета, бывшая невеста Типтома Плимсола [147], да вот еще Миссис Фишер [47], которая, - ах, женщины, женщины! - умудрилась превратить в русский балет саму игру в гольф.

Русская литература

Тем русским, кому удалось сохранить свой литературный патриотизм под гнетом школьной программы, и тем забавным иностранцам, что в романах Достоевского видят повод для изучения русского языка, вряд ли отношение Вудхауза к русской литературе придется по вкусу. Средний же, более жизнерадостный читатель определенно поддержит это мнение бурными аплодисментами. Безусловным пособием по русской литературе может считаться рассказ 1921 года The Clicking Of Cuthbert, но о нем чуть позже. Начнем же мы с трех брадатых классиков - Чехов, Толстой, Достоевский - олицетворяющих, полагаю, в глазах Запада величие русской литературы. Первым мы примемся за Чехова - наиболее пристально изученного и обширнейшим образом процитированного Вудхаузом.

Вероятно, кто-то выскажет сомнение в правильности включения пьес Чехова в раздел "Литература", предложив выделить Чеховские цитаты в самостоятельный раздел "Театр". Однако не работа режиссеров и не игра актеров, а именно само содержание чеховских пьес так удручало персонажей Вудхауза. Берти Вустер из романа в роман не устает вспоминать тот мучительный опыт, когда он был вынужден по настоянию тетки Агаты пасти своего кузена Тоса и водить его в театр на Чехова [136, 139, 170]. Поклонники великого русского писателя и драматурга могут возразить, что мучения Берти испытывал не столько от Чехова, сколько от общества Тоса, но это не совсем так. Заметим, что Берти не только с Тосом ходил на Чехова, но и с Флоренс Крей в пору своей помолвки - еженедельно (!) на постановки русских пьес, среди которых, в частности, угадывается Чеховский "Вишневый сад" [120]. Или возьмем, к примеру, Роберту Уикем, которая тоже была явно не в восторге от идеи посещения Чеховских пьес - "Чайки", как минимум [136], хотя - как видно из текста, - сама-то она ее, в отличие от Филлис Миллс, не видела. Хотя, безусловно, Бобби Уикем не каждый сочтет авторитетом по части творчества Чехова. В качестве дополнительного доказательства можно привести мнение милейшего лорда Аффенхема - уж заведомо не рыжеволосой юницы, - который с неподдельным ужасом вспоминал, как водил на русские пьесы свою тетушку [131].

Описания чеховских пьес на страницах Вудхауза - с краткими сюжетами и даже фамилиями персонажей (хотя он и воспроизводил их не совсем точно [136]), позволяют предположить, что Плам был неплохо знаком с творчеством Чехова-драматурга, вернее с теми образцами, которые заставляли Мастера вспоминать о чеховском духе, помещая своих персонажей в ситуации горестные и безысходные [70, 159]. Но что любопытно - первое появление имени Чехова на страницах Вудхауза крайне неубедительно - он предстает перед нами в качестве автора пьесы под названием "Шесть трупов в поисках гробовщика" [77]. Можно предположить, что в далеком 1930 году Вудхауз был знаком с творчеством Чехова лишь понаслышке, вот почему в свой рассказ Best Seller Плам помещает некий гибрид между пьесой Пиранделло "Шесть персонажей в поисках автора" и Чеховским духом. И только к 1960-70-м этот дух, частенько упоминавшийся в произведениях первой половины века, начал обретать форму реальных пьес с названиями, сюжетами и персонажами [120, 136].

Более того, к этому времени пьесы Чехова уже полностью вытесняют главенствовавший в 1920-30-е годы русский роман. Даже история о родственнике, повесившемся в амбаре [57, 88, 116, 131], со всей очевидностью произведшая на Плама сильное впечатление, в ранних работах упоминается в связи с русским романом (Money For Nothing (1928), The Nodder (1933)), в то время как в 1949 (The Mating Season), а затем и в 1957 (Something Fishy) она цитируется уже как эпизод из русской пьесы.

Причины этого, должно быть, известны биографам Вудхауза и историкам русской литературы, хотя можно предположить, что к 1960-м годам запасы русских романистов в конце концов иссякли [33]. Что же до нас, то остается только сожалеть по поводу этой удручающей способности русской культуры экспортировать на Запад наиболее мрачные и неудобоваримые свои экземпляры. Толстой мог писать развеселые комедии, Чехов - юмористические рассказы и легкие водевили, даже Достоевский отметился милой мелодрамой, но все без толку! В анналы мировой литературы русские классики вошли как авторы, чей главный персонаж - повесившийся в амбаре дедушка [116].

Завершив на этом тему пьес Чехова, обратимся теперь к русскому роману. Как уже упоминалось, прямо-таки пособием по нему можно считать The Clicking of Cuthbert - из цикла, что интересно, рассказов о гольфе.

Из рассказа мы узнаем, что к 1921 году в Англии, чтобы иметь успех на литературном поприще, недостаточно было просто быть английским писателем. Надо было непременно быть чем-то русским (на худой конец испанским), чтобы великий русский дух снизошел на вас [32, 36]. Понятно, что скромный игрок в гольф - такой как Катберт Бэнкс - не должен был хотеть, чтобы на него такое снизошло. Однако из другого гольф-рассказа Rodney Fails to Qualify становится ясно, что к середине 1920-х годов слух о великих русских писателях из салонов английской интеллигенции, где обсуждалась современная Русская идея, вторгся в мирную тишь полей для гольфа [51]. Последовав же за Катбертом на заседание литературно-дискуссионного общества, посвященное встрече со знаменитым русским писателем Владимиром Брусиловым, мы узнаем про русских романистов много больше. Владимир Брусилов, так же, как и не к месту упомянутые Рэймондом Парслоу Дивайном во время беседы с ним два других русских романиста - Советский и Настиков, не принадлежал к поколению великих русских классиков. Однако творения Брусилова, - тут как раз в отличие от Советского и Настикова и, полагаю, гораздо больше, нежели работы мистера Дивайна, - заслуживали одобрения искушенных критиков. Ведь Владимиру особенно хорошо давались мрачные зарисовки беспросветной тоски, где до триста восьмидесятой страницы ничего не происходило, а потом русский мужик решал наложить на себя руки [33]. А, как известно, русские романисты обожают описывать такие мрачные, ироничные, серые, безнадежные ситуации [44].

Безусловно, описание подобных ситуаций не каждому под силу. Мистер Муллинер, например, отказывался подолгу задерживаться на зрелище человека, стонущего под железной пятой Рока [87]. Ограниченность в своем мастерстве признавал даже Вудхауз при виде той удрученности, в которой пребывал Фредди Рук, не имевший возможности получить предобеденный коктейль в ожидании своего опаздывающего к обеду друга Элджи Мартина. Плам, утверждая, что для него подобное уныние слишком всеобъемлюще, взывал к перу признанных гениев (одного француза или двух (!) русских) [22], хотя здесь, признаться, Вудхауз проявил некоторое кокетство. Недаром ведь Брусилов утверждал, что, по сравнению с ним, Брусиловым, только два романиста могут считаться не такими уж плохими - Толстой и Вудхауз [37]. Что тут удивляться - писатель, которому из романа в роман приходилось описывать страдания лорда Эмсворта [124], достоин быть воздвигнут на один пьедестал с Толстым.

Впрочем, по мнению все того же мистера Муллинера (или, скорее, его племянника Арчибальда), кое-что не под силу даже великим Русским Мастерам со всей их атмосферой и глубинной психологией [34, 97]. Что, надо сказать, и не удивительно. Ведь задача русского романа - описание не несчастной любви, а той бездонной печали, какая поражает русского крестьянина, когда тот, после тяжких трудов дня - задушив отца, поколотив жену и швырнув ребенка в колодец, - лезет в шкаф и обнаруживает, что в бутылке нет ни капли водки [23].

Не секрет, что среди многочисленных девиц, с которыми был так или иначе помолвлен Берти Вустер, те, кто стремился повысить уровень его образования, определенно отдавали предпочтение именно представителям русской литературы. Про пьесы Чехова мы уже вспоминали. И хотя, к счастью для Берти, на прочтении неизвестных ему доселе (и, видимо, так и оставшихся неизвестными) Достоевского и Тургенева Ванесса Кук не настаивала [169], зато она, как и Флоренс Крей [127], настаивала на Толстом. Берти не упоминает, чем руководствовалась Флоренс Крей, отнимая у него мистический триллер и подсовывая Толстого, - возможно, просто старалась дисциплинировать ум Вустера. Ванесса же Кук, вдохновленная идеями великого русского мыслителя о том, что лучше вертеть пальцами, чем курить, пыталась отучить Берти от сей пагубной привычки [167]. Остается с сожалением заметить, что идеи воздержания от курения не пали на благодатную почву, но следует признать, что вряд ли столь экстраординарный метод, предложенный графом Толстым [161, 167, 168], можно считать эффективным. Впрочем, стоит заметить, что совсем уж даром старания Мисс Кук не прошли. Если чтение книги Толстого в дни помолвки с Флоренс Крей мало способствовало повышению культурного уровня Берти Вустера, то в ходе последовавшей за общением с Ванессой Кук весьма образовательной беседы с Дживсом Берти узнал, что граф Толстой - на тот момент уже покойный - был великим русским романистом, а не близким другом ряда его, Берти, случайных невест. Жаль, что заблуждение насчет знакомства Мисс Кук с Тургеневым и Достоевским так и не было развеяно.

Подытоживая все вышеизложенное, можно утверждать, что если бы Вудхаузу было предложено организовать встречу великих русских писателей [30], он бы прежде всего пригласил туда Чехова с Толстым, а также Достоевского с Тургеневым, хотя пристального внимания творчеству двух последних он в своих произведениях уделить не рискнул. Поэтому особенно любопытно, что пару раз на страницах Вудхауза появляется Максим Горький, чудом - очевидно, как веяние времени, - затесавшийся в сонм брадатых русских классиков пролетарский усач, - хоть и не Достоевский, чтобы смаковать уныние окружающих, однако вполне способный описывать его яркими мазками [22]. Причиной тому, видимо, богатый жизненный опыт Горького. Как справедливо подчеркивает Вудхауз, было бы интересно узнать, в какой мере на творчество писателей воздействуют события их личной жизни. Если она безоблачна, отмечены ли оптимизмом творения, создаваемые тогда? А если все идет наперекосяк, срывают ли они свой пессимизм на преданных читателях? К сожалению, Вудхауз не объясняет читателю, где понабрались Чехов, Толстой и Тургенев с Достоевским такой любви к болезненному смакованию беспросветной тоски человеческого существа, стонущего под железной пятой Рока; Горькому же она, безусловно, простительна. Ведь не ждешь же от человека, приглашенного Троцким на ланч, чтобы встретить там Ленина, что он будет искриться юмором, как Стивен Ликок [26], если уже простое присутствие фотографий Троцкого превращает английскую гостиную в мизансцену из русского романа [53]. В оправдание Горького следует добавить, что, по информации Вудхауза, изложенной в первой, 1906 года, версии романа Love among the Chickens, в дореволюционное время Горькому приходилось также наносить визиты царю [24].

Напоследок несколько завершающих штрихов. Не будучи, к сожалению, настоящим знатоком творчества великих Русских Мастеров, я хотела бы обратиться к людям сведущим с просьбой помочь мне в определении романа Толстого (если таковой существует), в котором действует упомянутый в The Little Warrior крестьянин[23]. Было бы также любопытно узнать автора и название столь часто цитируемой пьесы (или романа), где дедушка (или Иван) повесился в амбаре. Впрочем, возможно, вполне справедливо мнение Flo, высказанное нафоруме Российского общества Вудхауза, о том, что речь идет о "На дне" Горького, тем более что, как мы только что видели, Вудхауз уделял творчеству Горького значительное внимание.

Что же касается книги By Order Of The Czar, которую Берти Вустер безуспешно пытался прочесть, пребывая в Мейден Эггесфорде, она не является, как, собственно, и указывал на это Дживс [168], произведением русской литературы, а, значит, включение ее в список русских цитат нецелесообразно.

История России

Размышляя над тем, как именно систематизировать российские историко-политические цитаты Вудхауза, поначалу я планировала взять за основу известный нам со школы принцип - история дореволюционная и постреволюционная. Но не все цитаты укладывались в эту схему, и я решила отказаться от советской историографии в пользу более подходящего деления на историю, современную Вудхаузу, и довудхазовскую историю России.

История довудхаузовской России

Упоминания о России в этой группе, к сожалению, не так уж и разнообразны и относятся лишь к двум персонам, отметившимся в нашей истории - к Екатерине Великой и Наполеону. В последнем случае, понятно, не к Наполеону вообще, а к Наполеону во время его Московской кампании. Наполеон при Ватерлоо, также не раз упомянутый Вудхаузом, к нашему исследованию, разумеется, никакого отношения не имеет. Что же до Наполеона под Москвой, то вряд ли кто-либо решится лишить нас права счесть его русской цитатой. Иначе и сэр Филип Сидни - цитата не голландская.

Итак, ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ. Появляется она лишь в пяти произведениях в основном для описания женщин крупных и/или властных (The Small Bachelor, Spring Fever, Money for Nothing, Doctor Sally, Ice in the Bedroom). Хотя непосредственно портрета Екатерины Великой Вудхауз нам не дает, но можно предположить, что, как и Миссис Уоддингтон, которую Вудхауз дважды сравнивает с Екатериной в The Small Bachelor [54], русская императрица была женщиной сильной и настолько, что посторонний мог бы счесть ее тяжелоатлетом; не то чтобы она была очень высокой, но столь щедро раздалась во все стороны, что на первый взгляд казалась поистине огромной. В Spring Fever, однако, леди Адела Топпинг, которую Вудхауз также сравнивает с Екатериной II, описана им как женщина высокая и красивая [112]. В любом случае, как мы узнаем из Money for Nothing [56], хрупкой и трепетной Екатерина Великая (равно как и Клеопатра) не была, и нос у нее - в отличие от Пэт Уиверн - определенно не был вздернут. Главное же, что определяло русскую императрицу, - это не столько ее внешность, сколько та непреклонность, благодаря которой властные женщины не терпят всякой ерунды [112]. Понятно, что про женщину такого сорта не скажешь, что эта девочка подойдет любому [113], да и ей - как, кстати, и королеве Елизавете вместе с той же Клеопатрой, безусловно не подошла бы жизнь в Вулэм Черси - затерявшемся в сельской глубинке поместье Билла Баннистера [72]. Ничего более конкретного о русской императрице Вудхауз нам не сообщает. Но, похоже, с годами изменилось его отношение к ней. Ведь Миссис Уоддингтон из The Small Bachelor (1927) была женщиной не только объемистой, но и определенно неприятной, однако в 1961, в Ice in the Bedroom [138], Лейла Йорк (урожденная Элизабет Биннс) - крупная женщина, на вид - сорока с небольшим, с лицом пригожим и добродушным, чей облик многое роднило с чертами русской императрицы Екатерины, - автору явно симпатична.

НАПОЛЕОН

Не трудно понять, что Наполеона, удаляющегося из-под Москвы, Вудхауз привлекал для сравнения с персонажами, потерпевшими на страницах его романов достаточно сокрушительное фиаско. Такие действующие лица, как Ланселот Муллинер (Came the Dawn [55]), Гордон Карлайл (Cocktail Time [133]), Билл Харди (Company For Henry [151]), Мистер Дафф и Мистер Стиптоу (Quick Service [105]), Сидни Прайс, Том Блейк и преподобный Джон Хаттон (Not George Washington [2]), и даже дамы - Билл Шеннон в The Old Reliable [123] и женщина Конни, родственница хозяев коттеджа "Кедры", который посещали Фред Икенхем с Мартышкой Твистлтоном в Uncle Fred Flits By [96], - выглядели, как отступающий из-под Москвы Наполеон (в случае [2] - как Наполеон с генералами). А некоторые персонажи - даже хуже: Реджи Пеппер в Helping Freddie [19] или Джилл Маринер, Дерек Андерхилл и его мать леди Андерхилл после обеда у Фредди Рука вJill the Reckless [21]. Кстати, Юкридж, в силу своего неуемного, но мало чем подкрепленного авантюризма, умудрился даже дважды побывать в шкуре отступающего из Москвы Наполеона - в Love Among the Chickens[27] и в The Debut of Battling Billson [45].

Некоторые цитаты дают нам представление, каково же именно было состояние Наполеона под Москвой. Из The Girl in Blue [157] мы узнаем, что Наполеон, испытавший в Москве, насколько неприятно отступать в беспорядке, не скрывал, что ему плохо, как не скрывал и Джерри Уэст, претерпевший подобного же рода испытания в Меллингэм-холле. При этом Наполеон, как и Берти Вустер после безуспешной попытки сагитировать мамашу Мак-Коркадейл проголосовать против самой себя (Much Obliged, Jeeves) [158], вряд ли бы ответил вразумительно, если бы его спросили, как ему удалось выбраться из Москвы. Причем, если даже имя Наполеона впрямую не упоминается, то по состоянию героя, удаляющегося из Москвы, мы прекрасно понимаем, о ком идет речь [11, 14, 45].

Вдобавок, Вудхауз учит нас тому, что следует брать пример с Джереми Гарнета, который в Love Among the Chickens [27] не стал прерывать черные мысли Юкриджа так же, как, случись ему быть генералом Великой Армии, он не рискнул бы завести легкий разговор с Наполеоном во время отступления из Москвы. Что на не совсем деликатный вопрос: "Так вы из Москвы вернулись?" - не стоит ожидать от Наполеона большего, чем мрачный кивок [12]. И уж конечно, в общении с Наполеонами не стоит, как театральный швейцар Мак вSummer Lighting [59], подбадривать их своей беседой о зимнем спорте в Москве.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ