ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ЗДЕСЬ
Полет – это женский жест заставить язык летать. Мы все учимся летать различными приемами; столетиями нам удавалось что-либо приобрести только с помощью полета; вы жили в полете, крали в полете, находили, когда надо, узкие проходы, тайные переходы. Не случайно у глагола voler есть два значения, на которых мы играем и таким образом отвергаем логику. Это не случайно: женщины учатся у птиц и грабителей так же, как грабители учатся у женщин и птиц. Они (illes)8 идут мимо, грабят курятник, с удовольствием нарушают порядок, дезориентируют, перестанавливают мебель, меняют вещи и ценности, разрушают их, опустошают, и переворачивают вверх дном.
Какая женщина не улетала, не грабила? Кто не чувствовал, не мечтал, не совершал асоциальный акт? Кто не ломал, не высмеивал разделяющую перегородку? Кто не писал своим телом отличительную историю, прокалывал систему связей и противостояний? Кто, через нарушение закона, не свергал последовательность, связи, стену удушения?
Феминистский текст не может не быть подрывным. Он подобен вулкану; он вызывает разрушение старой корки собственности, носителя мужских инвестиций; он не может быть другим. Для женщины нет места, если она - не он. Если она – она, то тогда для ее в порядке вещей разрушить все, разнести здания институтов, смести закон, разбить “правду” со смехом.
Как только она выходит на свой символический путь, она не может не сделать из него «личный» хаосмоз – в своих местоимениях, существительных, своей клике тем и предметов. И по понятным причинам. У "гиноцида"****** долгая история. Он известен колонизированными народами в прошлом, рабочими, нациями, теми, на спинах которых мужчины возили свое золото; теми, кто познал бесчестие преследования, и не мог освободиться от желания величия в будущем; теми, кто лучше своих тюремщиков чувствовал вкус свободного воздуха. Благодаря своей истории, женщины знают сегодня (что делать и чего хотеть); мужчины поймут это только со временем. Я говорю о том, что женщина переворачивает “личное,” поскольку, с помощью законов, лжи, шантажа, и брака, ее право на саму себя выманивалось, как и ее собственное имя; она готова, с помощью смертельного отчуждения, яснее видеть безумие “собственности,” уколы маскулинно-брачной командной экономики, которой она конечно сопротивляется. С одной стороны она неизбежно видит себя как “личность”, которая теряет свою часть, но сохраняет целостность. Но тайно, тихо, внутри себя, она растет и множится, потому что, с другой стороны, она знает гораздо больше о жизни и отношениях между экономикой побуждений и управлением своим эго, чем любой мужчина. В отличие от мужчины, который так привязан к своему званию и званиям, к своим мешкам ценностей, своей фуражке, короне и всему, что связано с его головой, женщина абсолютно равнодушна к страху обезглавливания (или кастрации), и уходит без мужской опрометчивости, в анонимность, с которой она сливается, не разрушая себя: потому что она - дарящая.
Я должна еще много рассказать об обманчивой проблематике дара. Женщина очевидно не та женщина, о которой мечтал Ницше, т.е. та, которая дарит только чтобы взять.9 Кто же может думать о даре, «который берет»? Кто, кроме мужчины, хотел бы забрать все?
Если можно говорить о “праве собственности женщины,” это парадоксально ее способность бескорыстно лишать себя собственности: тело без конца, без придатка. Без принципиальных “частей.” Если она целостна, то эта целостность состоит из таких же целостностей, не простых отдельных частей, а движущегося, непрерывного изменяющегося ансамбля, космоса с неустанным Эросом, огромного астрального пространства, не организованного вокруг одного солнца.
Это не значит, что она представляет собой бесформенную магму, но она и не будет самовластной в отношении своего тела или желания. В противовес мужской сексуальности, окружающей пенис, и подчиняющей централизованное тело (политической анатомии) диктату его частей, женщина не подчинена подобной регионализации, не связывает голову и гениталий и не находится ее границах. Ее либидо космическое, ее бессознательное занимает весь мир. Она пишет без остановки, без определения, без различения контуров, осмеливаясь на головокружительные переходы к другим – к их эфемерному и страстному пребыванию – через их бессознательное, в котором она так близко живет, чтобы полюбить их; и затем, позднее, наполнить их до предела короткими, проясняющими объятиями, и пойти дальше в бесконечность. Она одна осмеливается знать изнутри, где она, отверженная, никогда не прекращала прислушиваться к резонансу главного языка.
Она выпустила на волю другие 1000 языков, не знающих ни преград, ни смерти. Она ни в чем не отказывает жизни. Ее язык не вмещает, он несет дальше; он не сдерживает, он делает возможным. Когда она провозглашает свое странное эго – чудо иметь их несколько – она не защищает себя от этих неизвестных женщин, которых удивляет, но получает удовольствие от этого дара переменчивости. Я просторная, поющая, более или менее человеческая плоть, на которую я пересажена, живая.
Пиши! И с помощью текста ты лучше познаешь себя, чем твоя плоть и кровь; плоть поднимется как тесто и сама себя перемешает, наполнится звуками, душистыми травами, живой комбинацией цвета, листьев и рек, и войдет в море. “Ах, вот ее море,” – скажет он, протягивая мне посудину с водой, взятой у маленькой фаллической матери, с которой неразрывно связан. Но смотри, наши моря состоят из того, что мы вносим в них, они полны рыбы или бесплодны, они мутны или прозрачны…; и мы сами - моря, и кораллы, и водоросли, и берег, и приливы, и пловцы, дети, волны… Волнующееся море, земля, небо—как материя может нас отвергнуть? Мы говорим на ее языке.
Гетерогенна, да. Радостно эрогенна, да; как пловец, рожденный в воздухе, в полете, она не цепляется за себя; она распыляет, удивляет, поражает, желает быть другой женщиной, мужчиной, тобой.
Женщина не должна бояться ни этого места, ни другого. Мои глаза, мой язык, мои уши, мой нос моя кожа, мой рот, мое тело-для-другого – не то, чтобы я хотела заполнить дырочку, исправить некий свой дефект, или потому что такова судьба, и я в плену женской “ревности”; не потому, что я была вовлечена в целую цепь подмен, а теперь хочу вернуть себе первоначальный объект. Это то, что можно было бы ожидать от “Мальчика-с-пальчика,” от Penisneid****** о чем шептали нам бабушки, прислуживающие своим отцам-сыновьям. Если они думают, что мы это делаем из самомнения, что мы умираем от желания, что мы не представляем собой ничего, кроме дырочки, мечтающей о пенисе – то это их древнее представление.
Несомненно (мы проверяем это за свой счет – а также получая удовольствие) это их дело сообщать нам о том, что у них эрекция, чтобы мы могли похвалить их (мы матери-любовницы их маленького карманного символа), что они все еще могут, что он еще там – что мужчины структурируют себя только путем подкладки из перьев. В детском возрасте, женщина не мечтает о пенисе, о знаменитом кусочке кожи, вокруг которого строится жизнь каждого мужчины. Беременность нельзя связать, за исключением определенных исторических моментов в древности, с некоторой формой судьбы, с теми механическими заменами, приходящими от бессознательного некой вечной “ревнивой женщины”; с завистью к пенису; или с нарцисизмом или с некоторой формой гомосексуальности, связанной с вечно присутствующей матерью! Рождение ребенка не означает, что женщина или мужчина неизбежно должны попасть в некий паттерн для продолжения цепи репродукции. Если есть риск, тогда не обязательно есть ловушка: пусть женщина освободиться, под маской расширения сознания, от давления запретов. Или ты хочешь ребенка или не хочешь – это твое дело. Пусть никто не угрожает тебе; пусть страх стать соучастником социальности победит древний страх «быть использованной». И мужчина, ты по-прежнему настроен обогащаться за счет чей-либо слепоты и пассивности, и боишься, что ребенок станет отцом и, следовательно, имея ребенка, женщина возьмет реванш, породив ребенка-мать-отца-семью? Нет; ты должна разрушить старые устои. Мужчина и женщина должны отбросить изжившие себя отношения и все с ними связанное, обновиться, стать живыми субъектами, дефамилиризоваться. Дематер-депатерилизоваться, но не отрицать женщину, не отрицать прокреацию, волнующее времени для тела. Надо убежать от диалектики, согласно которой самый лучший отец – это мертвый отец, а ребенок – это смерть своих родителей. Ребенок - другой, но другой без насилия, без потерь, борьбы. Мы устали от постоянного воссоединения связей, от их постоянно разделения, от молитв о кастрации, передаваемых нам по наследству. Мы больше не будем отступать; мы больше не будем подавлять то, что можно назвать простым желанием жить. Оральный драйв, анальный драйв, вокальный драйв – все эти драйвы – наша сила, и среди них драйв зачатия – в точности как драйв письма: желание жить изнутри, желание иметь раздутый живот, желание языка, желание крови. Мы не откажемся, от нашей фантазии, от несравненного удовольствия забеременеть, которое всегда или преувеличивалось или отрицалось – или проклиналось – в классических текстах. Потому как есть одна вещь, которая всегда подавлялась, а именно табу быть беременной. Это многое говорит о силе, которую женщина в это время получает; считается, что будучи беременной, женщина не только удваивает свою рыночную цену, но – что более важно – проявляет свою истинную ценность , и несомненно требует тела и секса.
Существуют тысячи способов прожить беременность; иметь или не иметь со все еще невидимым другим отношение определенной интенсивности. И если у вас нет к этому определенной тяги, это не значит, что у вас чего-то не хватает. Каждое тело распределяет в себе особым образом, не подчиняясь примерам или норме, бесконечную и меняющуюся тотальность желаний. Решайте сами, на своей арене из противоречий, где встречаются удовольствия и реальность. Приведите другого к жизни. Женщины знают, что значит жить отстраненно; рожать – это ни терять, ни приобретать. Это добавлять к жизни - другого. Я мечтаю? Я – не права? Вы, защитники “теории,” священные да-люди Принципа, обожествляющие фаллос (но не пенис):
Снова будете говорить, что все это отдает “идеализмом,” или что еще хуже, вы обзовете меня “мистиком.”
А как насчет либидо? Разве я не читала “Значение фаллоса”? А как насчет отделения этой маленькой твоей части, которую надо удалить – чтобы, как говорится, помнить всю жизнь о желании?
Кроме того, разве не ясно, что пенис присутствует в моих текстах, что я отвожу ему место и притягательность? Конечно. Я хочу его. Я хочу всю меня и всего его. Почему я должна лишать себя части? Я хочу нас обоих. У женщины, конечно, есть “любовное желание” , а не ревностное желание. Но не потому, что она кастрирована; не потому, что она лишена чего-то и должна быть заполнена, как некоторая раненая личность, которая хочет успокоиться или требует возмездия: я не хочу, чтобы пенис украшал мое тело. Но я действительно хочу другого ради другого, цельного и полного, мужчину или женщину; потому что жизнь означает хотеть всего, что есть, всего, что живет, и хотеть его живым. Кастрация? Пусть другие играются с ней. Какое желание может родиться от недостачи? Ничтожное желание.
Женщина, которая по-прежнему боится большого члена, которая по-прежнему находится под воздействием фаллической демагогии, по-прежнему лояльна своему бьющему в барабан мастеру: это женщина вчерашнего дня. Они по-прежнему существуют, легкая добыча старейшего из фарсов: они будут либо превращены в изначальную молчаливую версию, в которой, как титанессы, будут трепетно лежать под горой и никогда не увидят поднятый теоретический монумент блистающему золотом фаллосу в старой манере, над своими телами. Или же, выйдя из своего инфантильного периода, и принял вторую “просветленную” версию своего целомудренного унижения, они увидят как на них неожиданно покушаются строители аналитической империи и, как только они начнут формулировать свое новое желание, обнаженные, безымянные, счастливые от того, что появились на свет, их сразу же уведут в ванну новые мужчины-старики, и потом, ууупс!
Соблазняя их яркими символами, демоны-демагоги – мутные, украшенные по-модерному – будут продавать им все те же старые наручники, дубинки и цепи. Какую кастрацию предпочитаете? Чье унижение вам больше по душе – мамино или папино? О, какие чудные глазки, ты милашка. Купи мои очки и ты увидишь Правду-Мою-Меня, которая тебе все расскажет. Одень их на свой нос и посмотри взглядом фетишиста (ты – это я, еще один аналитик – это то, что я говорю тебе) на свое тело и тела других. Видишь? Нет? Подожди, я тебе все объясню, и ты поймешь наконец, какой у тебя тип невроза. Подожди, мы нарисуем твой портрет, так, чтобы ты выглядела как надо.
Да, таких наивных женщин первого и второго разряда - легионы. Если приходящая сегодня Новая Женщина посмеет выйти за рамки теоретического, они позовут полицейских, которые возьмут отпечатки пальцев, прочитают лекцию и призовут к порядку; найдут место в цепи для привилегированных. И мы будем снова повязаны веревочкой, ведущей если не Во-Имя-Будущего, тогда ради нового места для фаллической матери.
Берегись, подруга, символа, который приведет тебя к авторитету символа! Берегись диагнозов, которые уменьшат твою творческую силу. “Общие” подлежащие – унизят твою сингулярность, классифицируют ее на особи. Разбей круг; не оставайся внутри психоаналитического забора. Посмотри вокруг, затем пробейся на свободу!
И если нас легион, то это потому что война освобождения делает только маленькие шаги. Но женщины уже толпятся, чтобы записаться на войну. Я видела их, тех, кто не хочет быть ни обманутыми, ни одомашненными, теми, кто не боится рисковать и быть женщиной; кто не боится желаний, любого неисследованного пространства, в себе, в других, между собой и другими, везде. Они не фетишируют, не отрицают, не ненавидят. Они наблюдают, они приближаются, они пытаются увидеть другую женщину, ребенка, любовника – не для того, чтобы возвеличить свой собственный нарциссизм или проверить солидность или слабость хозяина, но чтобы любить лучше, изобрести Другую любовь.— В начале присутствуют различия между нами. Новая любовь стремится к другому, хочет другого, делает головокружительные крутые полеты между известным и неизвестным. Женщина приходит снова и снова, она не остается на месте; она везде, она обменивается, она желание-которое-дает. (Она не закрыта в парадоксе дара, и не находится в иллюзии слияния в одно целое. Мы уже прошли это.) Она приходит между собой, мной и тобой, между другим я, она там, где человек бесконечно больше самого себя и другого, без страха достичь предела; она в восторге от становления. И мы будем продолжать становиться! Она пробивается через защиту любовников и матерей: через эгоистичный нарциссизм, в подвижное, открытое, меняющееся пространство, она рискует. Она выходит за пределы борьбы-до-смерти, которая отнесена к постели, за пределы борьбы-любви, которая претендует на обмен, она презирает динамику Эроса, питаемую ненавистью.
Ненависть: наследие, снова пережиток, отупляющая услужливость по отношению к фаллосу. Любить, смотреть-думать-искать другого в другом, де-спекулировать, разгружать запасы. Это трудно? Но не невозможно, и это то, что питает жизнь – любовь без коммерческого обмена со страхом потерять или встретить неизвестное; любовь, которая радуется обмену от которого она только увеличивается. Там, где история по-прежнему разворачивается как история смерти, она не появляется.
Противостояние, иерархический обмен, борьба за главенство, которые могут закончиться только смертью (один хозяин – один раб) – все это приходит из исторического периода, когда правили фаллоцентрические ценности. Тот факт, что этот период продолжается до настоящего времени не мешает женщине начать новую историю жизни, где-нибудь в другом месте. В другом месте, она отдает. Она не “знает”, что она отдает, она не измеряет это; она дарит, однако, не фальшивое впечатление, ни того, чего у нее нет. Она дарит, без уверенности, что когда-нибудь ей даже возвратят отданное. Она дает, чтобы была жизнь, мысль, трансформация. Эту “экономику” нельзя более выразить в экономических терминах. Там, где она любит, все старые концепции управления остаются позади. В конце более или менее сознательного вычисления, она обнаруживает не сумму, а расхождения. Я для тебя такая, какой ты хочешь, чтобы я была в тот момент, когда ты смотришь на меня, и видишь меня заново: в каждое мгновение. Когда я пишу, из меня выходят неизвестные ранее вещи, без исключений, без условностей, и все, чем мы будем, зовет нас неутомимо, неотвратимо, к поиску любви. Найдя друг друга, мы никогда не будем чувствовать недостатка.
University of Paris VIII-Vincennes, 1975
Когда “репрессированные” в своей культуре и обществе возвратятся, это будет разрушительный взрыв, ошеломительное возвращение, с никогда ранее невиданной силой, равной по силе самым жестоким запретам. Потому что, когда Фаллический период закончится, женщины будут или уничтожены, или возродятся в своем наивысшем и самом неистовом великолепии. Потому что на протяжении всей своей истории, они, подавленные, жили в мечтах, в погасших телах, в молчании, в бессловесных бунтах.
Ссылки
1 Мужчины все еще многого не сказали и не написали о сексуальности. То, что они уже сказали, по большей части вытекает из противостояния активность/ пассивность, из силового отношения между придуманной обязывающей мужественностью, и, как следствие, сфантазированной женщиной в образе “темного континента”, который надо завоевать и “усмирить.” (Мы знаем, что значит “усмирить” в терминах стирания другого и игнорирования себя.) Завоевав ее, они спешат уйти от ее границ, от ее тела, с глаз долой. Способ, которым мужчина уходит от себя в нее, которую он принимает не за другого, а за свою собственность, лишает его собственной территории. Можно представить себе, как мужчина, путая себя со своим пенисом и спешащий в атаку, может чувствовать страх от того, что женщина его «захватывает», что он потерялся в ней, что он ей поглощен.
2 Я говорю здесь только о месте, «зарезервированном» для женщин в Западном мире
3 Какие труды тогда можно назвать феминистичными? Я приведу лишь несколько примеров: чтобы до конца понять значение феминистического, нужно прочитать все. Я еще буду говорить об этом. Во Франции (вы заметили нашу исключительную бедность в этом отношении? – англо-саксонские страны показали больший прогресс), среди того, что вышло в двадцатом столетии не так много феминистичных трудов – я единственно могу указать на Колетт, Маргериту Дюра … и Жана Жене (Jean G;net).
4 “De-pense,” неологизм, основанный на глаголе penser (думать), следовательно значит “раз-думать,” но также “тратить” (от depenser) (прим. переводчика).
5 Стандартный английский термин для гегелевского Aufhebung, по французски la releve.
6 Jean Genet, Pompes fun;bres (Paris, 1948), p. 185. 14 (Жан Жене, Погребальные песни)
7 Также, “красть.” Обыгрываются оба значения глагола voler (летать), текст объясняется в последующем параграфе (прим. переводчика).
8 Illes – это слияние мужского местоимения ils, которое относится к птицам и грабителям, и женского местоимения elles (прим. перев.).
9 Перечитайте текст Деридды, «Стиль женщины» “Le Style de la femme,” в работе Nietzsche aujourd’hui (Paris: Union Generale d’Editions, Coll. 10/18), где философ оперирует с отменой (Aufhebung) всей философии в ее систематическом сведении женщины к соблазну; где она предстает как нечто для того, чтобы брать; как наживка для личности.
Примечания ВП
* Термин «феминистичность» отличается от термина «женственность». Последний относится, как правило, к мужчинам, и означает чаще всего внешнюю атрибутику, такую как мягкость, сочувствие, чувствительность. Феминистичность, напротив, это биологически и социально обусловленный строй мыслей и поведение, характерных для женщин и девушек. Аналогично, «маскулинность» следует отличать от «мужественности». Первая означает социо-биологические признаки мужчины, вторая – часто относится к противоположному полу - и означает смелость, выносливость, силу и т.п..
**Известный также как «непрямой реализм». Широко распространенный взгляд на восприятие, согласно которому мы не можем воспринимать внешний мир иначе чем через наши идеи и интерпретацию мира. Репрезентационализм одно из основных допущений в когнитивных науках. См. https://en.wikipedia.org/wiki/Direct_and_indirect_realism
*** В оригинале «раз-думает». См примечание 4.
**** Жак Лакан (1901 – 1981), французский психоаналитик и психиатр.
***** Utopias, New French Feminisms, p 255,
****** От gyno (гр. женский), что можно перевести как «геноцид по отношению к женщине».
******Зависть к пенису (нем: Penisneid) - согласно Зигмунду Фрейду, стадия женского психофизического развития, в которой девочки-подростки испытывают страх от понимания того, что у них отсутствует пенис. Фрейд полагал, что это понимание является определяющим моментом в серии переходов к зрелой женской сексуальности и гендерной идентичности. По теории Фрейда, стадия зависти к пенису начинается с перехода от привязанности к матери к соперничеству с матерью за внимание и любовь отца.[1] Параллельной реакцией у мальчиков является страх кастрации. -
https://en.wikipedia.org/wiki/Penis_envy