"На платформе, заменяющей крышу, бродила день и ночь собака по кличке Драгун, которая слыла за сильное и храброе животное, не поддающееся на искушения; но заключенные сумели потом ее подкупить посредством жареной баранины, к которой она имела слабость — общераспространенная страсть: известно, что нет более могущественного обольщения, как обжорство, потому что оно действует безразлично на все органические существа. Для честолюбия, для игры, волокитства есть пределы, положенные природой; но обжорство не знает лет, и если аппетит встречает иногда сопротивление, то прибегают обыкновенно к слабительным, чтоб очистить желудок. Между тем амфитрионы [другие узники] бежали, пока Драгун лакомился бараниной; он был обвинен и сослан на собачий двор. Там, посаженный на цепь, лишенный чистого воздуха, которым он пользовался на платформе, неутешный от своей ошибки, он чах день ото дня и покончил от угрызения совести, — жертва минуты обжорства и ошибки."
***
Мы остановились на том, что Видока наконец отловили серьезные опера, а не провинциальная шелупонь, и отправили в пересыльную тюрьму, на каторгу. Это следующая стадия взросления и становления персонажа.
Хоть к моменту сочинения мемуаров прошло уже лет двадцать, в тексте очень виден шок, который испытал рассказчик, оказавшись в каторжной тюрьме. Он, видно, думал, что будет легко, как раньше, в обычных тюрьмах уровня мэрий, которые действительно больше похожи на курорт, и также легко их было покинуть. Даже кабачки в них были для арестантов. На каторге все "по-взрослому". Очень профессионально и очень жестоко. Профессиональные обыски, жестокая дисциплина, суровая охрана, мало еды, одежда, которая не согревает вообще. (Унифицированные тюремные робы они еще не изобрели). Кандалы, которыми ты скован с товарищем и вынужден ходить и спать в неудобных позах. Депривация сна. Насекомые. Даже нашему неукротимому Видоку, здоровому лбу, приходится тяжко.
Пересыльная тюрьма находится близ Парижа. Видок и там пытается убежать, но безуспешно. Подкоп приводит его с сотоварищами в другую часть крепости, где держат настоящих душевнобольных. Арестантов сразу замечают и выводят обратно. Кроме одного. Видок думает, что его приятелю удалось скрыться, но тот появляется спустя неделю, в полном неадеквате. Оказалось, что он случайно на той стороне попался в палату какого-то психа, и тот попросту его не выпускал несколько дней, запугав этого матерого уголовника. Тот спасся только тем, что когда приносили еду, начал колотить в дверь и привлек внимание стражников, которые еле смогли его отбить у психического.
В общем, в пересыльной Видоку сбежать не удается. Не получается у него сбежать и по дороге, когда конвой ведет их куда-то на северо-запад, в приморскую крепость. Он постоянно жалуется на отсутствие еды и холод из-за проблем с одеждой. Не нравится ему на каторге, и очевидно, что на этом курорте он задержаться не сумеет.
Наконец они прибывают в крепость на острове. Тут я не поняла, их готовят к отправке за море? В любом случае, Видок сумел немного прийти в себя и набраться сил. И, почерпнув все, что можно из коллективной тюремной энциклопедии знаний, он бежит с острова. И опять начинаются его странствования в районе современной франко-бельгийской границы и прилагающегося побережья.
Из чтения мемуаров выясняется неожиданное бытовое. Оказывается, самым сложным для беглого, чтобы слиться с народом, было добыча одежды. Нам сегодня, где одежду достать элементарно и дешево, вообще трудно представить сложность этой задачи! Можно сравнить с поиском подходящей машины для угона и затем ее открыванием необходимым инструментом: долго, сложно, опасно -- то есть это действительно очень-очень важный пункт в процессе бегства.
Итак, Видок бежал и скитается по проселочным. Его, разумеется, ищут. Он сумел раздобыть парик, и поэтому не видно, что он обрит. Но все равно веет от него каким-то стремным, каторжным духом. Совпадение приводит к тому, что он получает способ пересидеть горячие поиски, переместиться за чужой счет и снова напитаться цивильным духом: его задерживают, он называется матросом, ушедшим с корабля, чтобы увидеть родственников (по "тюремному телеграфу" он знал, какой корабль назвать из недавно вошедших в порт). И тогда его арестовывают как дезертира и везут в военно-морскую тюрьму. Но по сравнению с каторгой для Видока это чистой воды санаторий.
Далее в сюжете происходит либо чудесное совпадение, либо вранье рассказчика (вторая версия, конечно, правдоподобней). Видок, назвавшийся именем матроса Имярек, встречает в одной из тюрем ВМФ сослуживца этого матроса. "Ты самозванец!", говорит ему чувак. "Имярек скончался еще в Вест-Индии! Но я знаю о нем много подробностей и историй из детства, все тебе расскажу, и ты сможешь с успехом выдавать себя за него". С таким успехом его репетиторствует, что даже папа матроса, вызванный на очную ставку, узнает сына, впрочем, они расстались 17 лет назад.
Этот твист выглядит очень странно. То есть Видок назвался при аресте не вымышленным именем из головы, а конкретным человеком, происходящим из соседнего города. А как он о нем узнал, каким "тюремным телеграфом", если тот давно умер? Откуда столько точных деталей? Да и случайная встреча с сослуживцем выглядит неправдоподобно. Скорей всего, кража личности была осуществлена другим путем, и возможно, сам Имярек в ней участвовал, либо добровольно, либо нет, но Видок это скрывает. Его личину он будет использовать еще долго.
Из военной тюрьмы Видок сбегает примерно с той же легкостью и скоростью, как я пишу постик в фейсбуке. Единственное, что вызывает у него проблема -- опять одежда, ему не могут достать ничего по размеру. В итоге дружбаны крадут рясу у монахини-медсестры, и Видок начинает бороздить провинцию в женской одежде. Ему нравится -- жандармы не цепляются. Далее следует комический кусок про переодевание мужчины в женское, сцены с ночевками в одной постели с прекрасными пейзанками, испытывающими его добродетель ("Я девушка, я девушка!" (с) Дафни / Джек Леммон) и прочие сцены, похоже что списанные из плутовских романов вольтерьяновской эпохи. Мне слабо верится, что они связаны с реальностью.
Осознав удобство католической одежды, Видок переодевается в мужчину-монаха. А кругом ведь революция, шуаны. Церковников власти бьют, а крестьяне скрывают, удобно, можно пользоваться их благосклонностью. Он прибивается к какому-то священнику и становится его служкой. Но увы, не выдерживает маскарада, чересчур увлекается преподаванием азбуки крестьянам: "Раз ночью, когда, движимый ревностью к науке, я собирался давать уроки шестнадцатилетней ученице на сеновале, меня схватили четыре молодца пивовара, отвели в хмельник, раздели донага и высекли до крови крапивой. Боль была так сильна, что я потерял сознание; придя в себя, я очутился на улице, голый, покрытый волдырями и кровью."
Бродит он и под личиной перегонщика волов, ему очень нравится, так как хорошо кормят, а жандармы на мужиков явно при важном деле, но очень пахнущих навозом, внимания не обращают. Никаких преступлений, кроме побегов и общения с девицами, как мы помним, рассказчик не совершает, ни-ни, боже сохрани! Но тут ему встречается старый приятель, который рассказывает свою историю -- на несколько страниц от первого лица -- как он служил в армии на территории Франции, был совращен женой ювелира-перекупщика, стал игроманом, вступил в банду грабителей, по ночам с ней грабил сельские дома, пытал владельцев, вешал слуг, а днем маршировал на плацу. В гарнизоне при этом все знали, что такой-то мутный. А он не особо скрывался, и даже давал подельникам форму своего батальона, чтобы те спокойно из города выходили. Его пытаются арестовать, он сбегает в Париж, там натыкается на Видока, просит его о помощи (дать одежду возчика и желательно работу при стаде). Видок для виду соглашается, но на вторую встречу не приходит, а потом с мрачным удовлетворением читает в газете, что того человека поймали и казнили.
В Париже Видок чувствует себя неуверенно, провинциалом и лохом, не задерживается, и опять уезжает на север, к морю. В Генте или Антверпене его опаивают и продают на корабль матросом. Ему очень не нравится. Раньше, кстати, еще до каторги, он пытался работать в том районе контрабандистом -- приемщиком товара на берегу, но уволился после одной ночи работы, очень уж тяжелая работа оказалась, Видок такого избегает.
На корабле почти также плохо, как на каторге, да еще укачивает вдобавок. Он поднимает бунт, но все вроде ничего, кажется, обойдется. Но тут в нем узнают того самого матроса Имярек, который по базе данных ВМФ дезертир и сбежал в монашкинской одежде, и теперь собираются судить за это! Отнюдь не как Видока!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ