Автор: Глеб Симонов
Так получилось, что любые ландшафты с большим количеством зелёного часто автоматически интерпретируются как “природа”, даже если этот ландшафт или полностью создан, или существенно изменён ещё на живой памяти. Живопись девятнадцатого века оказывается в этом смысле особенно острой, поскольку она совмещает и остаточные давления старорежимного национализма, и упёртый натурализм по форме.
То есть, если до, скажем, Констебла, пейзаж почти всегда будет сильно идеализирован и скомпонован (привет, голландские Альпы), то к 1880-м, и в том числе благодаря фотографии, пейзажистика приобретает формат, по которому реально можно судить об истории изображенного ландшафта. Неточно, условно, но можно.
Так вот, Шишкин. Мне стало интересно взять несколько известных картин, и посмотреть, насколько этот пейзаж природный и первозданный.
Fig. 1: «Дубовая роща», 1887.
Одинокостоящие толстые деревья, ни одного дерева моложе, ни одного упавшего ствола, ровная поверхность земли, глинистая почва, крупные камни, пруд или озеро.
Похоже что эта территория была по большей части вырублена, превращена в пастбище, и затем, по-видимому стала парком в частном владении. Шрам на коре на стоящем спереди дереве это след от расчистки. Деревья на пастбищах оставляют чтобы животным было где отдохнуть и остыть летом, и поскольку этим деревьям не нужно конкурировать с другими, они растут вширь и с толстыми нижними ветками — опять же, см. дерево со шрамом. Собсн, совпадение в высоте шрама и ветки также свидетельствует, что дерево было поцарапано примерно тогда же, когда осталось стоять в одиночестве. Камни с пастбищ не убирают потому что нахрен надо. И так далее. Ну и — это парк потому что в естественном состоянии вся это площадь зарастёт кустами на следующий же год.
Итог: искусственный ландшафт, который продолжает поддерживаться в этом состоянии на момент написания картины.
Fig. 2: «Ручей в березовом лесу», 1883.
Берёзы, более-менее одного возраста, довольно ровная поверхность земли, опушка на заднем плане. Почва глинистая, без камней, сильная эрозия с одной стороны ручья. Контраст заросших затенённых и почти пустых участков земли.
Это участок некогда полной вырубки, который возможно когда-то разравнивали под поле (не факт), пока в какой-то момент не бросили зарастать. Берёзы это одни из первых деревьев в естественной сукцессии, то есть после вырубки всё это сначала заросло кустарником, который затем заменил березняк. Самым старшим берёзам на глаз лет сорок, и поскольку оба берега выглядят одного возраста, версия с бывшим полем выглядит вполне вероятной. Ручей в таком случае тоже будет довольно новым, образовавшимся вскоре после того, как поле перестали возделывать: одного года обильных дождей достаточно чтобы сформировать мелкое русло, которое продолжит углубляться последующие сорок лет.
Итог: искусственный ландшафт, который по большей части оставили в покое.
Fig. 3: «Хвойный лес, солнечный день», 1895.
Высокие хвойные деревья, примерно одного возраста, ровная почва, несколько замшелых старых упавших деревьев в воде на переднем плане, никаких упавших стволов на заднем.
Это молодой вторичный лес, скорее всего на вырубку. Нетронутый лес будет полон деревьев разного возраста, упавших стволов и неровностей. Упавшие стволы и единственный пень на переднем плане — по-видимому останки предыдущего поколения, и лежат там довольно давно (смолистая древесина может разлагаться десятилетиями). Почва возможно была разровнена после вырубки чтобы новые стволы были как можно прямее — но может быть и нет, глинистые почвы быстро выравниваются сами. Ну и даже в солнечном месте тут всё равно царит полная монокультура — ни кустарников, ни даже упавших веток — что возможно указывает на широко распространённую в то время практику “научного лесоводства”. То есть на вырубку.
Итог: искусственный ландшафт с фрагментом более старого.
Fig. 4: «Утро в сосновом лесу», 1889.
Старые и сломанные деревья, по большей части всех возрастов, неровная крона, кустарники, замшелые корни, многие деревья наклонены в одном направлении.
Видимость на картине так себе, но всё в принципе похоже на старый темнохвойный лес, по-видимому уцелевший благодаря холмистой местности, откуда непросто добывать древесину технологиями 1880-х. Это не обязательно завершающее сообщество: возможно, если дать ему достаточно времени, его могла бы захватить дубрава. Возможно, нет.
Итог: самое близкое к непотревоженному ландшафту в этом посте.
Откуда мы знаем, что эти пейзажи соответствуют тому, что Шишкин видел перед собой? Настоящий непотревоженный лес отличается от заросшего поля более чем парой случайных деталей, которые художник может пропустить потому что они ему мешают по композиции.
Большинство лесов в средней полосе это молодые искусственные монокультуры, которым максимум по полвека, и их видовое разнообразие несравнимо беднее. Шишкин выглядит естественным потому что он похож именно на эти искусственные рощи, нежели на реликтовые леса, которые современный человек даже не представляет на глаз, и принятие искусственного за естественное происходит в том числе из этого незнания: мы привыкли к ландшафту, созданному человеком для своих нужд, и считаем, что это и есть тот самый мифический лес из сказок.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →