https://www.facebook.com/kashukart/posts/6405394396200113
''Лариса Кашук, заведующая отделом живописи в Государственной Третьяковской галерее''
НИНА СТИВЕНС
Как-то году в 2003 ко мне обратился один московский художник с просьбой произвести примерную оценку одной коллекции. Коллекция эта принадлежала легендарной Нине Стивенс и располагалась в особняке на улице Рылеева 11 (бывший Гагаринский переулок). Про Нину Стивенс я много слышала от художников нонконформистов ещё в 1960-х годах. И особняк был знаком. Много раз проходила мимо него, исследуя арбатские переулки. Но тогда я ещё не знала о его богатой истории.
Когда я попала в особняк Стивенсов первый раз, то сказать, что была ошеломлена — это не сказать ничего. И это при том, что в конце 1980-х годов, занимаясь выставкой «Русский пейзаж» мне удалось посетить наиболее богатые московские коллекции. Но частных коллекций в частных особняках, набитых произведениями мирового искусства, мне встречать не приходилось.
Конфигурация особняка Стивенсов былы весьма не стереотипная. С фасада был виден прадный этаж с большими окнами и полуподвальный этаж. Через вход, который располагался в правом углу, мы попали в прихожую. Затем поднялись по небольшой лестнице, и пройдя через проходную комнату, оказались в великолепной гостиной. в центре стоял большой стол, а по стенам от пола до потолка возвышались книжные шкафы, забитые множеством всевозможных фолиантов. Направо и налево располагалось ещё несколько гостиных. И чего только в них не было. Слева в гостинах на стенах висели темные картины фламандцев и итальянцев 17 века. Стояла роскошная мебель в стиле от рококко до ампира. На столиках были выложены десятки серебряных изделий. В гостинах в правой части располагались произведения Востока: китайские вазы и свитки, скульптуры Будды и т. д. И это было не все.
Спустившись на первый этаж, который с фасада казался полуподвальным, мы оказались в российской коллекции. Здесь висели иконы. Мебель была в большинстве своем русская от петровских времен до конца 19 века, изготовленной в мастерских Абрамцево и Талашкино. А на стенах оставалось ещё несколько картин московских художников нонконформистов во главе с В. Немухиным, как напоминание о выставках, которые устраивались во дворе, куда вели стеклянные двери.
Собственно я попала в фантастический для Москвы частный музей всевозможного искусства. Набиралось это собрание долгие годы по антикварным магазинам, частным домам и напрямую у современных художников.
Хозяев дома я не увидела. Эдмунд Стивенс умер еще в 1989 году и был похоронен в Переделкино. А его жена Нина Стивенс, которой в это время было уже за 90 лет, лежала полупарализованная где-то в жилых комнатах полуподвального первого этажа.
Всеми делами распоряжался, приехавший из США, совсем молодой внук Николас . Так как коллекции, находившиеся в особняке, к вывозу из России не подлежали, то сын и внук хотели целиком продать их какому-либо олигарху в Москве.
Особняк, в котором я очутилась, имел длинную историю от начала 19 века вплоть до начала 21 века.
Особняк, построенный между 1813-1817 годами до 1819 года принадлежал декабристу и масону В.И. Штейнгелю. С 1895 года находился в собственности московского архитектора Николая Григорьевича Фалеева, который значительно его перестроил, придав дому классические архитектурные формы.
С того времени внешний декор и внутренняя планировка практически не изменились. Здесь сохранились деревянные перегородки старой части дома, кирпичные стены постройки 1896 года, художественно оформленные парадные помещения с богатой лепниной, изразцовые и калориферные домовые печи, дубовый паркет, чугунный камин, мозаичное мраморное напольное покрытие, и даже дверные петли, которые несут клеймо бывшего производителя.
Наибольший интерес вызывает лепное украшение над входом, где изображены пересечённые треугольник, лопатка, топор, кирка, циркуль и канат. Хотя некоторые считают, что он обозначает принадлежность хозяина дома к масонам, знак этот на самом деле являлся официальной эмблемой гражданских инженеров в России.
Аналогичные инструменты можно было встретить ещё на нескольких фасадах домов московских архитекторов, но до настоящего времени уцелел только декор особняка Фалеева.
С приходом советской власти дом был конфискован в пользу государства и передан Народному комиссариату иностранных дел. Здание было известно как «10-й дом Наркоминдела» и использовалось для проживания иностранных дипломатов и гостей. В этом доме жил американский журналист Джон Рид, автор знаменитой книги «10 дней, которые потрясли мир» — его личный взгляд на события Октябрьской революции в России. Существует легенда, что бывший особняк Фалеева был отписан Риду по личному указанию В. И. Ленина. Здесь же он умер в 1920 году, и его прах захоронили у Кремлевской стены. После смерти Джона Рида особняк долгое время дом стоял в запущенном состоянии из-за каких-то неувязок именно с наследниками «главного коммуниста США». Потом располагалось посольство африканского государства Конго.
А в 1956 году здесь поселилась семья американского журналиста Эдмунда Стивенсона. Стивенс был крупным журналистом-советологом, часто источником эксклюзивной информации. Некоторые его выступления имели большое политическое звучание. Например, именно Эдмунд Стивенс вместе с англичанином Александром Вертом участвовал в эксгумации останков польских офицеров в Катынском лесу. Стивенс дал материал о покушении на Брежнева во время приёма космонавтов. Именно он единолично освещал многие диссидентские акции, например знаменитую демонстрацию в защиту советской конституции. В конце сороковых поддерживал опального Платонова.
Ходили слухи, что Стивенсон был завербован КГБ — видимо, его поймали на гомосексуализме. Многие это знали, но с удовольствием ходили к нему в гости ради общения. Часто в этом доме собиралась фантастичная для СССР компания — дипломаты, международные журналисты, банкиры, советские функционеры. Примерно с 1960-х годов в особняке Стивенсов активно обсуждались международные проблемы и пути реформирования советской системы.
Не менее интересной была биография его жены Нины Стивенс, урожденной Бондаренко. Нина Андреевна Стивенс (Бондаренко) родилась в 1912 году под Оренбургом в семье офицера. В 1930 году она решила поехать учиться в Москву. Поступила в университет, а затем работала в Издательстве Иностранных рабочих секретарем заведуюшего английским отделением.
В 1935 году Нина вышла замуж за американского журналиста Эдмонда Стивенса, также слушавшего лекции в МГУ.
В 1937-38 годах Стивенсы подружились с семьей американского посла Джозефа Дэвиса. Когда Дэвиса в конце 1930-х годов отозвали из России, на прощальном вечере он попросил наркома иностранных дел СССР Литвинова разрешить Нине вместе с мужем выехать в США. Неожиданно разрешение было получено. В 1939 году нина вместе с Эдмондом оказалась в Америке, где закончила Бостонский университет. После окончания войны в 1945 Стивенсы вернулись в Москву, но через год уехали в Италию. Окончательно они поселились в Москве уже после смерти Сталина в 1956 году.
Первоначально Стивенсы обосновались в деревянной усадьбе в старинном московском районе Зацепа около Павелецкого вокзала. Художник Анатолий Брусиловский в книге „Время художников“ очень точно рассказал о доме семейства Стивенс и атмосфере, царившей там в начале 60-х годов: "Было старинное, не тронутое прогрессом место в Москве — Зацепа, и был в глубине переулков старый бревенчатый дом. Собственно, не просто дом, а как бы целая усадьба, купеческий постоялый двор с сараями, пристройками и глухим забором. Веяло от этою некогда прочно устроенного и крепко отгоро-дившегося от «нового быта» жилья стариной, дореволюционностью, может даже тем временем, когда здесь были таможенные заставы, «зацеплявшие» телеги и возы с добром, что привозили в Москву купцы.
Даже соседство с бойким Павелецким вокзалом, связывавшим Москву с провинцией, даже хаотический лоскутно-ветошно-обжорный рынок перед вок-залом не касались, не оживляли этого глухого места, этого дома, казалось пог-руженного в вечный сон. Редкие прохожие, спешившие но переулку меж грязных облупленных домов и сугробов снега не догадывались, что таится за толстыми бревнами сруба. Выл ветер, мела метель, дом спал. Меж тем, если вы были приглашены, то, пройдя в массивную дверь, по-падали в сказочный, небывалый мир. Обширная зала была увешана дорогими старыми иконами, огромный аквариум-стена, разделяя комнаты, был наполнен диковинными рыбками, а настоящий бар был уставлен непривычными бутылками с заманчивыми напитками, незнакомыми москвичам даже с богатым питейным опытом. И ещё одно отличало этот дом от обычных московских — повсюду висели картины «левых» художников.
Дом Стивенсов стал быстро наполняться визитерами самого высокого ранга — ведь приезжавшие в Москву политики, конгрессмены, журналисты, а затем и бизнесмены, директора музеев, крупные коллекционеры — ведь все они тоже люди, им тоже хотелось общения, хотелось что-то увидеть, что-то понять в этой загадочной стране.
<…> сметливая Нина и поняла, что может сильно преуспеть, собирая и показывая то, что ни один иностранец не сумеет найти и увидеть в СССР — современное искусство.
Сам же Эдмунд Стивенс с годами отяжелевший, со странно согнутой шеей, какой-то быковатый, но добродушный, смотрел на забавы жены с улыбкой миссионера среди наивных зулусов. Хорошо говоря по-русски, но не поборов своего американского акцента, он взывал: «Ны-ы-ына! Что им налить?» И, уже к художнику: «Будешь олд фэшн?» Так назывался его любимый бурбонский виски с оливкой, льдом и содовой. Стивен в дела искусства не вторгался, однако с художниками побалакать любил."
Вся начинка дома была создана Ниной Стивенс, которая хватко занялась скупкой антиквариата. Но главной ее заслугой как коллекционера стало влечение творчеством молодых художников нонконформистов.
С переездом Стивенсов в 1960-х годах в особняк на улице Рылеева, 11, здесь организовался дипломатически-художественный салон, где часто проводились выставки художников нонконформистов. Одним из первых и, пожалуй, главным любимцем Нины Стивенс стал Василий Яковлевич Ситников, удивительный русский самородок. Постепенно Нина познакомилась и с другими художниками “подполья”. Так попали в ее собрание Оскар Рабин, Немухин, Плавинский и другие. В трудные минуты художники неоднократно обращались к Стивенс за помощью. Так. Д. Плавинский в середине 1960-х годов решил купить домик в Тарусе: "... в течение зимы я подыскал домик на Салотопке - так называлось местечко в Тарусе, поехал в Москву к матери вышибать деньги, скопленные для меня, которые она решила положить в сберкассу до моего тридцатилетия. Со скандалом изъял сумму, едва покрывающую половину стоимости дома в Тарусе.
Зашел к Нине Андреевне Стивенс, ранее покупавшей мои работы. Пожаловался на невыносимость существования. Она набила мой рюкзак заморскими продуктами, бутылкой джина, и мы простились."
Тогда же в особняк попал и Нортон Додж, американский экономист. На одном из воскресных обедов у Стивенсов, где гости из дипломатических и журналистских кругов непринужденно знакомились и общались с художниками-нонконформистами, Доджу удалось осмотреть обширную коллекцию Стивенсов. Он влюбился в творчество московских художников-нонконформистов и начал собирать свою коллекцию. Нина Стивенс постоянно его поддерживала.
В 1967 году Нина привезла значительную часть своей коллекции в Соединенные Штаты и устроила выставку. Тогда же Доджу посчастливилось приобрести у неё около пятидесяти ранних знаковых нонконформистских работ, благодаря которым заполнились существенные пробелы в его коллекции — как раз вовремя, чтобы успеть включить их в первую важную выставку собрания Доджа, которая спустя несколько месяцев открылась в Вашингтоне.
А несколько работ, в том числе Плавинского, были куплены в Музей современного искусства.
Интересную характеристику Нине Стивенс дал художник Владимир Немухин:
"«В среде иностранцев, живших и работавших в те годы в СССР, главным образом, конечно, в Москве, было много эстетически чутких людей. Они-то, в первую очередь, и заинтересовались неофициальным искусством, разглядели в нём не только политическую акцию, идеологический конфликт внутри советского строя, а именно новое органическое явление в русском искусстве. Благодаря деятельности этих людей на Западе сложились серьёзные коллекции искусства андеграунда, из которых наиболее значительными являются собрания Нины Стивенс и Нортона Доджа. Фигура Нины Андреевны Стивенс стоит как бы особняком среди иностранных собирателей андеграунда. По причинам, которые для меня до сих пор не очень ясны, Нина Стивенс, жена американского журналиста, акредитованного в Москве, женщина очень хваткая, и не Бог весть как образованная, в самом начале 60-х годов стала буквально опекать „независимых художников“. Она организовала первую выставку советского „независимого искусства“ в США и долгие годы настойчиво пропагандировала наше творчество. Как начинающий коллекционер она обладала рядом важных качеств: честолюбием, крепким характером и упорством. Русское происхождение, знание отечественного колорита и, одновременно, статус „иностранки“ многократно усиливали эти качества. Т. о. на ниве собирательства перед ней открывались практически неограниченные возможности. Она могла выбирать между антиквариатом, русским авангардом, салонным искусством и нами — художниками андеграунда.
Итак, Стивенс выбрала нас, причем сознательно, по трезвому расчету. Она всячески демонстрировала, что выбор этот, дался ей нелегко, что её мучает чувство неудовлетворенности, сомнения в правильности содеянного. Порой за чашкой чая, позволяя себе в дружеской беседе некую интимную вольность, Стивенс сетовала:
„Я ведь могла собирать Малевича, Попову, Родченко, как дядя Жора (имелся ввиду коллекционер русского авангарда Георгий Костаки), так нет же, попутал черт, с вами связалась!“ Мне казалось тогда, что она искала в собирательстве возможность выразить себя как личность, как нечто большее, чем „жена иностранца“. Коллекционирование было для неё своеобразным допингом, средством борьбы с отупляющей скукой повседневности. И ещё, что представляется мне сейчас главным, — она нас любила, явно сопереживала нашим страстям и, похоже, видела в андеграунде особого рода воплощение „русской идеи“. Нина Стивенс собирала свою коллекцию с серьёзностью и упорством че ловека, нашедшего истинный смысл жизни. Обычно её мало заботили вопросы коммерческой выгоды, она никогда не торговалась и сама не опускалась до торгашества. Одна из первых Стивенс стала платить за картины „настоящие“ деньги, что казалось нам тогда истинным чудом….
Сейчас злые языки судачат, что помимо намерения зашибить деньгу да поразвлечься, супруги Стивенс имели и более „глубокие“ мотивы, чтобы интересоваться искусством андеграунда. Они, мол-де, были сотрудниками КГБ, и эта малосимпатичная организация обязала, якобы, мадам Стивенс надзирать за нами, как за тудновоспитуемыми детьми. Однако, что бы там не говорили, у меня имеется свое видение личности Нины Стивенс. Я глубоко убежден, что „независимые художники“ многим обязаны ей, причем не только как человеку, активно собиравшему и пропагандировшему их искусство. В тусклые шестидесятые годы, в её уютном доме у Зацепы, а позднее — в особняке на улице Рылеева для них зажигался волшебный фонарь райской западной жизни. Здесь ставились живые картинки с диковинными фруктами, крекерами и басурманской выпивкой. В обмен на наше видение „коммунального“ пространства мы получали вкусную сказку об американском рае, отчего и наш собственный раешный мирок становился более приятным для обитания».
Нина Стивенс умерла в своем особняке в 2004 году в одиночестве. Ее похоронили в Переделкино. Там же были похоронены в Переделкино муж и дочь, которые умерли раньше. Сын жил в Америке. И рядом оказался только внук Ник, который занялся определением наследства.
В 2006 году из особняка выехал последний житель, а в 2010 году здесь начали проводить реставрационные работы, которые закончили уже на следующий год.
В наши дни строение в Гагаринском переулке, 11 называется «Посольским особняком» и вновь отдано в распоряжение одной из дипломатических миссий.
