Два скандала вокруг театра и скульптуры свидетельствуют о очевидной проблеме, которая никак не покидает общественное мышление. Это порожденные железным занавесом представления о функциях искусства и глубокая неизученность того пути, которое искусство прошло в XX веке. Хотя, казалось бы, мы живем в открытом и доступном информационном пространстве. Проблемной зоной оказываются два стереотипа:
1. Произведение искусства должно что-то непременно обозначать, нести какой-то определенный, быстро схватываемый, лозунговый смысл, быть наполнено в каждую секунду ясным содержанием.
2. Герой на сцене - это образец социального поведения. Герой на сцене призывает к чему-то, преподносит какой-то урок, воспитывает нас. Хорошее искусство - это когда про хороших положительных людей, плохое искусство - когда про плохих. Появление зла и порока на сцене - это призыв повторять стратегию его поведения.
Ясно, что эти нормативы искусства сталинского времени, отчасти заимствованные у классицизма, до сих пор довлеют над общественным сознанием. Другой опыт как бы не учитывается, сбрасывается со счетов. Из тех, кто оскорбляет сегодня Театр Армии, есть люди 1982-1985 годов рождения, это значит, что проблема гораздо глубже: не только в советском поколении, существовавшем в условиях железного занавеса, но и в тех, кто им воспитывается.
Между тем, разумеется, искусство давно вышло из этих коротких штанишек, идеологизированных форм художественного творчества. Уже сюрреалисты считали смысл, который должно порождать искусства, идеологией и поэтому отменяли его. Ясность, понятность искусства оказывалось условием его насильственного восприятия.
Порождать смыслы значит жестоко манипулировать сознанием зрителя. Никакого авторского смысла фильм "Андалузский пес" не несет, смысл порождается восприятием. Фильм смотрит нас, а не мы смотрим фильм, пытаясь уловить смыслы автора. Ты такой, о чем ты придумал фильм, который ты смотришь. У автора художественного произведения нет монополии на порождение смысла.
Когда Хлебников пишет: "Бобэоби пелись губы, / Вээоми пелись взоры" - это не несет никакого моментального плакатного смысла. Это наслаждение формой, превращение букв в музыку. Кроме того, это порождает загадку. Основа искусства - тайна, загадка, знак вопроса, сомнение. Если искусство ясно-понятно, то оно не несет художественного эффекта, оно его уже растеряло. Искусство - это символотворчество, а суть символа в том, что он только частично раскрывается, что-то остается иррациональным. Если в творческом акте нет иррационального, это не искусство, а плакат или реклама.
Идеологическое искусствоведение наполняло картину 1912 года "Купание красного коня" историческим футурологическим мышлением. Красный конь Петрова-Водкина был провозвестником революции красных. Но смысл в том, что авангардные течения начала XX века научились лишать краску содержательности. Смысл красного коня в том, что он красный, красивый, опасный, огненный, что он оппозиция статичной синей глади вод. И больше ничего. Смысл красного в том, что он не синий. Красный у Марка Ротко после Второй мировой войны вообще не будет ничего обозначать, кроме того, чтобы показать нам красное. Красное, лишенное какого бы то ни было содержания. Форма, цвет, звук, который сам по себе становится содержательным. Чье содержание выражено в существовании такого формы. Содержание в данном случае - это расположенность в пространстве. Скульптурные, архитектурные объекты, прежде всего, призваны маркировать, различать пространство, давать нам наслаждение формой.
По поводу второго пункта совсем все просто. Когда Виктор Цой поет "Мама анархия, папа стакан портвейна", певец не призывает к разрушению конституционного строя и не демонстрирует неуважение к своим родителям. Это песня не Виктора Цоя, а его лирического героя. Автор говорит голосами своих героев, иногда сливаясь с ними (как в "Последнем герое"), а иногда пародируя их, выставляя их в сатирическом свете.
Если мы смотрим историю Медеи в театре, это не означает, что все зрители пойдут и убьют своих детей, наученные театром. Если мы смотрим историю Раскольникова в театре, это не означает, что все зрители пойдут убивать старушек. Срабатывает, наоборот, обратный эффект: зрители как раз не будут этого делать, потому что они увидели эволюцию этих героев, как их идеология доводит персонажа до саморазрушения и насилия над другими. У искусства есть противопожарный эффект: так, узнав историю о Карлсоне, который увлекает Малыша на крышу, мы детьми остерегаемся ходить на крышу с незнакомцами. Мы мысленно прошли этот путь в искусстве, реализовали свое мечтание и больше его не повторим. Потому что это опасно.
Смешно надеяться на то, что набрасывающиеся на искусство люди образумятся и образуются. Но в целом проблема очевидна: недостатки образования, которое находится во многом в плену у времени железного занавеса. Мы до сих пор страдаем от советской цензуры.