http://www.nasha-lavochka.ru/tel/call_me_Ned.php Автор: FleetinG
***
Впервые Лоуренс как таковой, а не под псевдонимом, становится героем художественного произведения в 1960 году, когда Теренс Рэттиган пишет о нем пьесу «Росс» (Terence Rattigan, Ross).
Действие происходит в двух планах времени и пространства: в двадцатые годы на сборном пункте Военно-Воздушных Сил неуклюжий рядовой Росс пытается встроиться в упорядоченную военную жизнь, а во время первой мировой войны в пустыне Среднего Востока офицер разведки Лоуренс ведет кампанию против турецкого владычества. Мало кто подозревает, что первый и второй – одно и то же лицо, и что каждый поступок Лоуренса Аравийского все больше приближает его к Россу Эксбриджскому.
[Цитата под катом]Лоуренс. Росс, ты меня слышишь? (Пауза.) Я сделал это. Сделал. Я взял Акабу. Я сделал то, что не мог ни один из профессиональных военных. Я захватил ключ к южной Аравии вместе с пятью тысячами неспособных, ненадежных арабских бандитов. Почему ты не радуешься, вспоминая об этом? Что делает тебя таким несчастным? Этот марокканец, которого я убил в пустыне и не мог застрелить как следует, потому что руки мои слишком дрожали? Исковерканные тела турок во взорванных поездах? Те люди, что умерли в пустыне?.. Рашид?.. Это из-за Рашида? (Пауза.) Война есть война, в конце концов. Враг должен быть убит, а нашим людям приходится умирать. И, по крайней мере, я берегу их больше, чем какой-нибудь штабной вояка, ведь правда? (Пауза. Сердито.) Что тут такого, если я пытаюсь вписать свое имя в историю? Лоуренс Акабский, возможно… кто знает? (Пауза.) Ах, Росс… как я превратился в тебя?
Рэттиган рисует Лоуренса умным, целеустремленным, бесстрашным молодым человеком, который хорошо умеет обращаться с людьми, скрывает свои чувства за эксцентричностью и не собирается подчиняться ничему, кроме собственной непреклонной воли. «Служа твоему делу, я служу делу свободы, а служа вам, я служу и себе», – говорит он своему арабскому телохранителю.
[Цитата под катом]Сторрс. Лоуренс как командир? (Задумчиво.) Он интеллектуал чистой воды, и по природе вовсе не деятель. Очень замкнут, скрытен, себе на уме, и никому не даст разглядеть свою подлинную натуру. Он прячет ее за манерами слишком скромными, слишком вызывающими или слишком небрежными, и у большинства людей это вызывает неловкость. Слишком много мыслит, что не идет на пользу его душе, и слишком много чувствует, что не идет на пользу его разуму. Поэтому личность это крайне нестабильная. Наконец, он в высшей степени презирает всяческую власть – в любой форме, но особенно военной.
Алленби. Понятно. Не слишком обнадеживает…
Сторрс. Напротив, сэр. Я считаю, из него получится командующий высшего класса.
Сторрс. Как ни странно, я обнаруживаю, что мое описание подошло бы большинству великих полководцев, от Юлия Цезаря до Наполеона.
Однако арабская кампания требует от молодого англичанина, почти случайно попавшего в офицерский состав, не только выносливости и решительности, но и серьезных моральных затрат. «Моя совесть не прошла Сэндхерстское училище», – объясняет он главнокомандующему Алленби причину своих терзаний. А ведь то, чем занимается Лоуренс, куда сложнее и грязнее, чем война в окопах. Ему приходится собственными руками казнить убийцу в своем отряде, скрывать от боевых товарищей соглашение Сайкса-Пико, разделяющее их земли между Англией и Францией, смиряться с тем, что сочувствующих ему жителей деревень захватывают турки, видеть гибель преданных ему людей из-за его собственных ошибок, завоевывать новых сторонников, осознавая, что если он не сможет убедить их до конца, его предадут в любую минуту.
[Цитата под катом]Лоуренс. Ауда, ты думаешь, что твои мысли так трудно прочесть? Предать гостя – это великий грех, но десять тысяч – это всегда десять тысяч, и, конечно же, стоят того, чтобы повернуть колесо фортуны. Если турок узнает незнакомца, тогда тот не будет предан. Но, чтобы его узнали, сначала ему надо поднять голову и показать турку свое английское лицо, потом встать, чтобы тот разглядел его белую одежду и небольшой рост…
Ауда (усмехаясь). Каким же дураком был этот турок! (Лоуренсу.) Конечно же, я знал, что он дурак, или я никогда бы не стал рисковать. (Лоуренс смотрит на него, не отвечая. Двигаясь к выходу.) Пойдем, друг мой. Нам надо составить планы. (Лоуренс не двигается.) Хорошо. Я признаю, что подвергся искушению. Ты предложил мне славу, а они – деньги. И то, и другое я люблю всей душой и в равной степени. Но я повернул колесо, и победила слава. Теперь пути назад нет.
Лоуренс. А если они поднимут награду?
Ауда. Но они ведь не поднимут ее, пока мы не возьмем Акабу. (Лоуренс улыбается, пожимает плечами и медленно идет к выходу. Ауда снова берет пакет и смотрит на свою драгоценную челюсть. Внезапно он бросает ее на землю, поднимает винтовку и разбивает прикладом, снова и снова. После паузы он останавливается, наклоняется и поднимает разбитые куски, глядя на них с трагической тоской. Потом небрежно отбрасывает их прочь.) Путь славы.
Даже самые сокровенные стороны Лоуренса, его пренебрежение ко всему плотскому и ужас перед прикосновениями, скрывающие за собой «непокорное тело, сильную волю и смятенный дух», использует в своей игре против него турецкий генерал. По версии Рэттигана, этот персонаж сознательно подстраивает его захват в плен и изнасилование, чтобы «преподать ему некоторые знания об этой жизни» и «заставить отречься».
[Цитата под катом]Генерал. …Знаете, мне вас жаль. Вы этому не поверите, но это правда. Я знаю, что открылось вам сегодня, и знаю, что это открытие с вами сделает. Если хотите, можете думать, что я имею в виду только сломленную волю. Но я имею в виду больше. Намного больше. (Сердито.) Но зачем вы оставили себя в таком уязвимом положении? Какая польза в образовании, если оно не учит вас знать себя таким, как вы есть? (Пауза.) Жаль, что ваши приключения в пустыне не могли закончиться прилично, во главе боевого эскадрона. Но это не для таких крупных противников, как вы. (Снова опускается на колени.) Вас было бы недостаточно убить. (Приподнимает голову Лоуренса.) Вас следовало уничтожить.
Лоуренс пытается, но не может «дезертировать» из Арабского восстания, и постепенно превращается в «чудо природы, человека без души», способного отдать приказ к массовой резне турок. Ему кажется, что после войны он сможет затеряться в рядах летчиков, искупая свои грехи тяжелой жизнью в надежде обрести покой. Но книжное произношение и неприспособленность к грубым нравам казармы непоправимо выделяют его среди простых ребят, а скрытое непочтение к начальству навлекает на него все новые взыскания. В конце концов, один из сослуживцев, бывший офицер, когда-то видевший на улице знаменитого полковника Лоуренса, выдает его журналистам из надежды на легкие деньги.
[Цитата под катом]Дикинсон. …Да, конечно же, я это сделаю – не буду же я отказываться от денег, которые мне нужны, ради какого-то фальшивого спектакля…
Лоуренс. Ты не путаешь Росса с Лоуренсом? Или Росс – тоже спектакль? Может быть, ты и прав. В любом случае, это мало что значит. Спектакль или нет, он с треском провалился. Тянет назад весь отряд на строевой подготовке и на гимнастике, не может рассказать грязный анекдот даже ради спасения своей жизни и никогда не видит в нем соли, разговаривает, будто по книжке читает, и портит любую компанию тем, что слишком старается. И все же, только что, когда мы с Моряком пели «Типперери», я подумал, что, возможно… (Замолкает.) Нет. Все это одни сопли. Росс умрет завтра, туда ему и дорога.
Разумеется, едва только начинается газетная шумиха, руководство ВВС решает как можно быстрее избавиться от неудобного рядового: «Нельзя, чтобы авиация превратилась в дом отдыха для героев войны». Но Лоуренс, испытав среди рядовых безвестность и приниженность, все-таки успел познать вкус товарищества и отдаленную надежду на примирение с самим собой.
[Цитата под катом]Парсонс. Мы тут пишем бумагу – все чин чинарем – со всем уважением – дорогой сэр – имеем честь – вся эта хрень – и мы все ее подписываем и посылаем полковнику, и сообщаем ему, что мы все считаем, что как они с тобой обошлись – это самая гнусная выходка, которую эти ублюдки на своем веку проделали с одним из нас, а это кое-что значит.
Лоуренс (тихо). С одним из нас?
Парсонс. Ну конечно! Но только это должно быть со всем уважением – отряд Б полагает, что произошло некоторое недоразумение, насчет того, что рядовой Росс здесь не годится (разгорячаясь), потому что, раз уж он годится для отряда Б, то он, черт возьми, годится и для ВВС, и вообще для чего угодно, что только придет в вашу тухлую башку – сэр. (Задумчиво.) Одна закавыка – писать-то это все тебе придется.
Рядовой Росс уходит, собираясь вернуться в авиацию, как только сможет, под следующим именем. Свой золотой кинжал – последнее, что осталось от былого великолепия – он оставляет сержанту отряда в качестве сувенира для его жены. А тот, так и не зная, что за прошлое скрывает его странный рядовой, провожает его напутствием: «Слушай, парень, ты им не дай себя затюкать. Прошлое – это прошлое, что было, то было, и быльем поросло. Тебе о будущем надо думать». Вслед уходящему Лоуренсу звучат слова, которыми с ним прощался его умирающий охранник: «да пребудет с тобой мир».
***
В 1964 году вышла книга в необычном литературном жанре – «Посмертный журнал. Сообщения Т.Э.Лоуренса через посредство медиума Джейн Шервуд» (Jane Sherwood.Post-Mortem Journal).
Автор утверждает, что все данные в ее книге получены путем автоматического письма, сеансы которого начались с 1938 года, и одним из трех коммуникаторов, выступавшим под псевдонимом «Скотт», оказался Лоуренс. Связь с медиумом он поддерживал до 1959 года, но ему все труднее становилось успевать за медленным земным миром. «У меня остался в мыслях озорной образ, который он однажды передал мне, как он описывает круги и даже кувыркается вокруг меня, не в силах терпеть мою медлительность», – пишет Шервуд в предисловии. Однако эту книгу вполне можно упомянуть среди литературных, а не документальных трудов о Лоуренсе – хотя бы потому, что «сообщения» оформлены в виде связного рассказа.
В загробном мире «Посмертного журнала» условия, в которых находится умерший, определяются уровнем его эмоций, которые сразу же отображает его астральное тело. Тот, кто исполнен злобы и гнева, пока не изживет их в себе, физически не может ни перейти на более приятный участок мира, ни общаться с теми, кто стоит на более высоком уровне – ведь чужие отрицательные эмоции в буквальном смысле слова приносят окружающим боль. «Все радости, как и все горести, здесь острее, и радость может озарить лучами, так же как горе может пронзить, подобно мечу». Сам Лоуренс, учитывая его состояние после аварии, сначала оказался в мрачном городе, полном теней, резких криков и раздражения, но с помощью некоего Митчелла, «работающего с новичками», вскоре перебрался в некий «санаторий», где стал учиться осваиваться с новым миром.
Главной проблемой, над которой пришлось работать Лоуренсу, оказалось его чувство превосходства, «презрение к медлительности и нетерпимость к посредственности».
[Цитата под катом]«По-моему, вам кажется, что вы должны разыскать и встретить великих людей прошлого, которых, видимо, считаете себе равными, – говорит ему Митчелл. – Но, дорогой мой, пока что вы не способны и близко к ним подойти. Посмотрите на себя!» Я посмотрел. То ли я увидел себя в его глазах, то ли в каком-то нематериальном зеркале, но вот что я увидел: ярко-синий луч, пытающийся выбраться из мешанины темных и мутных цветов – гневная, мрачная тень в центре и, как ответ на его нелицеприятную критику, сердитые красные вспышки, летающие вокруг. Это было не очень-то красивое зрелище… Возможно, сейчас я достиг дна, а в этой мысли есть покой и облегчение».
«Большая доля страданий причиняется нам воспоминаниями о нашем прошлом, которые постоянно возвращаются, заставляя нас вспоминать о наших ошибках или преступлениях… Меня самого особенно мучает один инцидент в годы войны. В свое время он причинил мне бесконечное расстройство, но сейчас муки от его осознания, которые я выношу, пропорциональны моим обострившимся чувствам. Во время партизанской войны в пустыне я считал своим долгом приговорить человека к смерти за поведение, способное поставить кампанию под угрозу. Справедливость требовала, как я думал, что, если я вынес приговор, то должен был исполнить его сам. Поэтому под предлогом военной необходимости я убил этого человека. Более того, я из рук вон плохо исполнил свою работу и тем продлил его страдания. Хотя тогда я не видел никакого другого выхода, теперь я знаю, что бедность моего воображения и недостаток находчивости привели меня к этому. Теперь мне приходится выносить все, что я сделал с ним; не только физическое страдание – это наименьшая часть – но мне пришлось познать и его отчаяние, и угрызения совести, и ужасный удар по гордости и привязанности, нанесенный моим приговором. Моим первым всепоглощающим порывом было отправиться на его поиски и загладить вину, чем смогу, но Митчелл остановил меня и объяснил, что это не решение. «Даже если бы вы могли найти его и облегчить его теперешние страдания, вы не сможете изменить прошлое, – сказал он. – …Возьмите этот крест, последствия ваших дел, и несите его по доброй воле. Он ваш; вы сотворили его сами». В тот момент мне казалось, что я не могу его вынести, но я одобрял то, как Митчелл отнесся ко мне. Он не признавал оправданий и не предлагал паллиатива. Он заставил меня принять всю эту тяжесть и в то же время дал мне уверенность, что я смогу ее вынести».
«Теперь мне приходится учиться – не скрывать свои чувства, потому что больше это невозможно, но контролировать их и работать над ними, чтобы совсем избавиться от тех, что не желательны», – рассказывает герой книги. Для начала ему рекомендовали испытать «опыт, который он упустил на земле» и вступить в связь с одной из тех женщин, что, подобно ему, в прежней жизни были этого лишены. Учитывая, что загробный секс лишен многих неуклюжих сторон по сравнению с прижизненным, герой книги оценил это сближение очень положительно. Но в дальнейшие отношения он вступать не стал – ведь той единственной, к кому он мог бы испытывать истинную привязанность, а не компенсировать с ее помощью неудавшийся на земле опыт, он не встретил и в мире загробном. Вместо этого он занялся тем, о чем действительно мечтал – изданием книг в местном университетском городе, слегка напоминающем Оксфорд. Это помогло ему примирить в себе деятеля и критика, которые находились в таком противоречии при его жизни. Его партнер по издательскому делу когда-то был простым наборщиком, вынужденным кормить семью и не имевшим на земле возможности получить образование, чтобы самому издавать книги штучной работы. Среди друзей Лоуренса в загробном мире оказались не только университетские ученые, но и рыцарь-крестоносец Средних Веков, с которым они иногда путешествуют по загробному Востоку. Он вернулся к своему «настоящему возрасту», когда полнее всего проявлялась его личность – около двадцати восьми лет – и дорос до «нормального роста», который был обусловлен его развитием в детстве и остановлен физической травмой. По словам медиума, Лоуренс вел с ней довольно успешную работу, поскольку был заинтересован в развитии человеческих знаний, а также обладал редкой в загробном мире способностью четко и ясно выражать свои мысли – ведь там, где невозможно скрыть свое состояние, для общения почти не требуется слов.
***
Сатирическая пьеса Алана Беннетта «Сорок лет подряд» (Alan Bennett, Forty Years On) обращается к штампам имперской истории и их развенчанию.
Действие происходит в школе для мальчиков под названием Альбион-Хаус. Директор школы, побывав учеником во время первой мировой войны и учителем во время второй, теперь уходит на заслуженный отдых. Во время своей прощальной речи он, среди всего прочего, вспоминает и об аравийском герое, перебирая и выворачивая наизнанку все возможные штампы, которыми уже успел обрасти его образ: «Никто из тех, кто знал Лоуренса так, как я, то есть едва-едва, не мог упустить глубокого впечатления, которое он производил…». Вспоминая о первом путешествии Лоуренса на Восток в поисках замков крестоносцев, директор замечает: «Есть определенная жилка в англичанах, деликатных, склонных к посту, презирающих себя, и она притягивает некоторых из них к арабам, побуждает их принять их кодекс чести, вежества и жестокости, и таким образом приобрести права франшизы на пустыню. Такие люди выносливы, неловки и нескромны. Мужественные женщины и женственные мужчины, они считают аппетит грехом, а плоть – роскошью…»
Герой пьесы побывал даже в Клаудс-Хилле и делится своими впечатлениями: «Мне открыл маленький, довольно неприметный человек, тонкий в кости, светловолосый и с румяным, сияющим лицом школьника… Это и был школьник. Я ошибся домом». Лекция продолжается, касаясь работы легендарного разведчика на Среднем Востоке, его дружбы с Дахумом и «несказанных испытаний, последствия которых томили его всю оставшуюся жизнь и утомляли с этих пор всех остальных».
«Его застенчивость всегда была болезненной, именно застенчивость и стремление к анонимности заставляли его маскироваться. Нарядившись в великолепные шелковые одежды арабского принца, с коротким изогнутым золотым мечом шерифов, потомков пророка, на поясе, он надеялся незаметно проскользнуть по улицам Лондона. Увы, он ошибался. «Кто я?» – кричал он, бывало, в отчаянии. «Вы Лоуренс Аравийский, – говорили случайные прохожие, останавливая его. – И вы мне задолжали пять фунтов». Директор даже вспоминает, как однажды исключил мальчика из школы за чтение книги Лоуренса, а потом обнаружил, что Лоуренс успел уже войти в школьную программу. «Д.Г., а не Т.Э.», – подсказывают ему, но он сухо отвечает: «Да эти литераторы, они все одинаковы».
Лоуренс оказывается не единственным «английским эксцентриком», чей образ получает в пьесе юмористическую характеристику – в той же манере перед зрителем предстают Оттолин Моррелл, Бертран Рассел, Джон Бакен и Вирджиния Вулф. Но в финале пьесы будущее героев оставляет им еще меньше надежд, чем позолоченное и запятнанное прошлое. Имперский романтизм, патриотизм, рыцарство и чувство долга стали пустыми словами, и людей, подобных Лоуренсу, больше не будет, ведь все это противоречит так называемой социальной справедливости: «Толпа отыскала дверь в тайный сад. Теперь она вырвет цветы с корнем, разобьет бордюры и усеет все вокруг бумажками и разбитыми бутылками».
***
В автобиографическом романе Энтони Уэста «Дэвид Рис среди прочих» (Anthony West. David Rees among Others, 1970) знаменитый полковник Лоуренс также показан критически – глазами ребенка, который стремится увидеть героя, но разочаровывается в «таком маленьком человеке».
Единственное, что есть в этом Лоуренсе великого – это его мотоцикл. Аравийский герой притворяется скромным солдатом, но все время упоминает о своих знаменитых друзьях, рассказывает невероятные истории, но не говорит ничего по-настоящему интересного, пренебрежительно относится к гувернантке юного Дэвида, благоговеющей перед ним, зато безуспешно пытается очаровать прямодушную кухарку. А та заявляет ему, что для того, чье имя побывало в газетах и кто запросто разговаривал с королями, «уж больно вы похожи на одного человечка, которого я знавала… тоже умел языком трепать, так что мог и птичку выманить из кустов своими разговорами… Только одна беда: все это у него было сплошное актерство». Дэвид высказывает свое разочарование «тете Гвен» (которая на самом деле его мать, скрывающая незаконное происхождение своего сына), и та убеждает его проявить снисхождение. «Я не хотел, – отвечает Дэвид, – чтобы мне приходилось быть к нему снисходительным… Я хотел, чтобы он был героем». «Ах, это… – сказала тетя Гвен. – Этого все хотят. И это самая большая из его проблем. Такая проблема стоит перед всеми героями – свой поступок ты уже совершил, а тебе еще предстоит жить всю оставшуюся жизнь». «Думаешь, ему так тяжело быть героем?» «О да, ведь носить нимб – тяжелая работа, как и любой другой знак отличия».
***
Энтони Берджесс привлекает полковника Лоуренса в свою футуристическую сатиру «1985» (написанную в 1978 году), где выворачивает наизнанку колониальную политику Британии: теперь английские территории колонизированы арабами.
Во всем Аль-Дорчестере нельзя найти яичницы с беконом, в барах продают лишь безалкогольные напитки, а вскоре на лондонской Грейт-Смит-стрит откроется символ могущества мусульман – Великая Лондонская Мечеть. Зато трезвенник Лоуренс под конец жизни становится алкоголиком, втайне надеется стать фашистским лидером, хотя уже давно стал марионеткой в руках арабов, и признается рассказчику: «Единственный выход из британских трудностей, мистер Джонс – это возвращение к ответственности, преданности, религии. Возвращение к Богу. И кто же покажет нам Бога сейчас? Христиане? Христианство было отменено Вторым Ватиканским Советом. Евреи? Они чтят кровавое племенное божество. Я медленно приходил к исламу, мистер Джонс. Двадцать лет в военных советниках Его Величества по Саудовской Аравии – и все это время я сохранял, по праву, верность пресвитерианской вере своего отца. Потом я увидел, что ислам содержит в себе все, он прост, остер и ясен, как меч. Я мечтал не об исламской революции в Британии, но скорее о медленном обращении, которому помогала бы исламская инфильтрация, выраженная в терминах исламского богатства и морального влияния. Медленно-медленно».
***
В 1979 году выходит роман Мэтью Идена под красноречивым названием «Убийство Лоуренса Аравийского» (Matthew Eden, The Murder of Lawrence of Arabia).
Иден берет за основу версию, в которой авария с мотоциклом Лоуренса не была случайной (этот вариант был порожден противоречивыми рассказами очевидцев о таинственном черном фургоне, вдруг появившемся на дороге во время происшествия и так же внезапно исчезнувшем). Роман начинается с портрета Лоуренса, который возвращается в свой коттедж на велосипеде после отставки из ВВС, предается воспоминаниям и гадает, что делать с собой дальше.
[Цитата под катом]Иногда воспоминания вселяли в него такую гордость, что он чувствовал даже сейчас: нет ничего, что он не посмел бы сделать. Но иногда это были воспоминания, которые заставляли его питать такое отвращение к себе, что он ни видеть, ни переносить себя не мог. И все же за эти два года он завоевал такую невероятную славу, что она никогда не могла полностью померкнуть. Он был уверен в этом. Неважно, как дешево он ценил эту славу, ведь он знал себя и мотивы, которые руководили им в эти годы – сейчас казалось, что остальной мир никогда не позволил бы ему бежать от нее. Эта мысль согревала его и внушала ему отвращение. (…) Его слава была во многом построена на его собственных конструкциях, на его книге и тех фантазиях, что он ткал для американского журналиста Лоуэлла Томаса в те несколько дней, которые Томас провел с ним в пустыне в 1918 году. Но что же этот человек сделал с этими историями! Томас, с его вульгарным духом рекламы, создал его.
Лоуренс признается себе, что его поступки не были бескорыстными: мало того, что он действовал ради «одного из арабов», который ему нравился, но его стремление к свободе арабов означало их «свободу под британским руководством, внутри Империи… В нем была жажда власти, желание, чтобы миллионы людей выражали себя через него, и из-за этого он использовал арабов. Вся его репутация была основана на обмане, и по этой причине он испытывал к себе лишь презрение. Все эти переодевания в наряд шерифа были нужны только потому, что управлять арабами было проще, если одеваться, как один из них».
Мэтью Иден предполагает, что Лоуренс рассматривал возможность совместной работы с британскими фашистами (которые в реальной истории ему это точно предлагали, а он в ответ отшучивался). В своем романе он рисует предполагаемый диалог между Лоуренсом и Генри Уильямсоном, который принадлежал к английским чернорубашечникам:
[Цитата под катом]
– Фашистское движение – сильное и чистое. Мускулистое.
– И антисемитское.
Это вызывало у Лоуренса отторжение. О нем можно было сказать немало неприятного, но антисемитом он не был.
– Нет, нет. Это не всерьез. Мосли использовал некоторые антисемитские разговоры, чтобы привлечь массы, но в этом нет ничего большего. Он хочет величия Британии. Верит, что каждый из нас может внести бескорыстный вклад в общее благо. Ему нужно бесклассовое общество – бесклассовое, но авторитарное, с сильным лидерством. – Уильямсон наклонился вперед, сидя на кушетке и глядя сверху вниз на Лоуренса. – Но я питаю надежды на большее.
– Что именно?
– Мир во всем мире. Если существовала бы фашистская Британия, что было бы неизбежнее, чем альянс с Гитлером? Британия и Германия – союзники! Вы представляете это, Лоуренс? Тогда настанет новая эра. Никаких больше войн в Европе. Две величайшие европейские державы работают вместе и пребывают в дружбе.
Лоуренса втайне прельщает перспектива, что люди «будут собираться вокруг него снова», но он слишком много лет прятался от власти, и слишком трудна для него мысль о союзе с такой личностью, как Гитлер. «Этот человек со своим вульгарным стремлением к власти олицетворял все, от чего отворачивался он сам: вызывающие, выставленные напоказ амбиции. Сам он всегда свои прятал». Но, по версии Идена, Лоуренсу вскоре поступает более соблазнительное предложение: Абдулла, король Трансиордании, приглашает его возглавить восстание против британского мандатарного правительства Палестины, чтобы остановить дальнейшую еврейскую иммиграцию. Последующие события неизбежно приводят героя к роковой аварии.
***
ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ПОСТЕ