source of ill.: http://www.ajfrena.com/lawrence-of-arabia
ЭТО НЕ МОЙ ТЕКСТ, АВТОР FleetinG
source: http://www.nasha-lavochka.ru/tel/colonel_florence.htm
***
С течением времени образ легендарного полковника меньше используется в литературе, да и сама литература уже не обязана прятать его за псевдонимами. Но это не значит, что из книг исчезают последователи Лоуренса в самых разных аспектах его жизни. Так, когда в пьесе Арнольда Уэскера «И ко всему – картошка» (перевод М.Марецкой и Д.Шестакова, Arnold Wesker, Chips with Everything), появляется джентльмен, решивший пренебречь офицерской карьерой и поступить рядовым в авиацию, трудно пропустить мимо ушей слова его вышестоящего офицера «мы знаем, кем ты себя воображаешь».
Пип Томсон, правда, никогда не был полковником (всего лишь сыном генерала), но кое-какие черты все же роднят его с нашим героем. В частности, это немалая доля анархизма и нигилизма в его сознании, умение сплести захватывающую историю, в которой далеко не все будет правдой, ужас перед ответственностью за людей и излишняя внимательность к деталям обыденной жизни, выдающая тайный ужас перед ней.
Зашел в кафе, выпил чаю. Большая, белая чашка, вся в трещинах. Съел кусочек какого-то кекса. Невкусно. На стенах, помню, там висели снимки боксеров с автографами, и кончики фотографий скрутились от жары. Время от времени к столу подходила женщина с тряпкой и протирала его. После этого оставались грязные полосы, и они засыхали такой странной мозаикой… (…) И тут на глаза мне попалось меню: все в пятнах и чересчур красиво написанное – видно, каким-то иностранцем. А на верху меню была пометка – ах, черт, опять этого гадкого старика вспомнил! – да, была пометка: «Ко всем блюдам один гарнир – картошка». Картошка ко всем блюдам! Они производят на свет детей, а едят картошку ко всем блюдам!
Нельзя сказать, чтобы Томсон стал в отряде таким же неформальным лидером, каким был Лоуренс. Но эпизод с похищением казенного угля, когда летчики пробираются на склад ровно в те секунды, когда часовой совершает оборот вокруг другой стороны здания, чем-то напоминает историю, когда рядовой Шоу поставил в форте Мираншах макет аккумуляторной батареи – после этого летчиков больше не беспокоили приказами отключать лампы от центральной сети питания, и те могли спокойно читать по ночам.
Всегда, всегда, всегда! Твой прапрапрадед говорил: всегда будут лошади, твой прапрадед говорил: всегда будут рабы, твой прадед говорил: всегда будут нищие, а твой отец сказал: всегда будут войны. Всякий раз, как они произносили свое «всегда», мир делал два шага назад и почтительно замолкал. Так ему и надо, о господи, так ему, видно, и надо!
Однако вышестоящий офицер не может смириться с ролью Томсона, нарушающего предписанные ему социальные рамки, и стремится вернуть его на «положенное» место, используя то, что герою Уэскера действительно трудно находить общий язык с окружающими его молодыми людьми. «Мы, по крайней мере, умеем дослушивать до конца ваши длинные фразы», – заявляет офицер.
[Цитата под катом]Вам нравится быть в компании людей из другого класса. Почему? Они вас вдохновляют? Или вы приобретаете жизненный опыт? А может быть, просто что-то новенькое? (…) Что вас останавливает – чувство локтя? Нет. Привязанность? Тоже нет. Вина? Или стыд за страдания ближнего? Сомневаюсь, едва ли вы чувствуете себя в чем-то виноватым. Комплекс неполноценности, ложная скромность? Тоже не то. В вас нет никакого смирения, ни капельки. Нет, Томсон, вы вовсе не стремитесь просветить своих друзей насчет сути вещей, не так уж вы, по-моему, скромны. Тогда в чем же дело? Если все, что я перечислил, не подходит, где же правда? Сказать, а? Власть – вот правда. Что, не так? Там, среди своих, у вас было слишком много конкурентов на власть. Там слишком многие обладали властью. А здесь люди поменьше, здесь все сопляки, сопляки, да, бабье, и среди них вы – король!
Противостояние Томсона с начальством возбуждает в его товарищах скорее гнев, чем сочувствие – они считают, что он просто «играет в благородного», а он отвечает: «Меня в гроб сведут добрые, милые, неглупые люди, которые в жизни своей не приняли ни одного решения».
Даже явная привязанность к Томсону одного из рядовых оборачивается тяжелой сценой, когда тот пытается добиться взаимного участия. Он не замечает даже того, что Томсон сейчас сломлен и обессилен – ведь только что офицеру удалось добиться своего, заставить его подчиниться приказу идти в штыковую атаку. И то, что она пока что направлена на соломенное чучело, для Томсона ничуть не облегчает ситуацию – можно сказать, он уже подписался ткнуть штыком и в живое существо, если ему прикажут (кстати, нелюбовь Лоуренса к штыкам в составе снаряжения летчиков известна по «Чеканке» и его письмам).
[Цитата под катом]Чарльз. Но я хочу быть с тобой. А ты меня гонишь! Трус! Ты ведешь за собой, а потом увиливаешь. Я могу стать другим рядом с тобой, я могу вырасти, ты это понимаешь? Мы бы могли тогда вместе работать. Ведь человеку всегда нужен другой человек – тот, кому можно довериться. Все находят себе кого-нибудь. Я нашел тебя. Я никого раньше об этом не просил. Никогошеньки!
Пип. Попроси еще кого-нибудь.
Чарльз. «Еще кого-нибудь, еще кого-нибудь»… «Защищайте свои интересы, друзья!» Ах, какие вы умники! «Лево руля»! Да кому от этого польза? «Попроси еще кого-нибудь»! Ты просто испугался. Ты зовешь нас друзьями, а на самом деле ты паскудный трусливый школьник! Офицер прав был – ты «трущобишь». Ты «народник», и больше никто.
Пип. И еще он сказал: «Мы слушаем, но не слышим. Благоволим и не помогаем. Восхищены, но ничего не предпринимаем. Мы вас терпим – мы вас не замечаем».
Чарльз. Да что все это значит?
Пип. Мы будем делать все, что они прикажут, единственно потому, что они умеют нам улыбаться.
Чарльз. Это я буду делать все, что они прикажут. Я, а не ты! Ты – один из них, ты просто играешь с нами в прятки. А мы ползаем у вас под ногами, в грязи.
Однако последнюю точку в конфликте героев ставит эпизод, когда офицер приказывает отдать под арест несчастного, почти слабоумного рядового, замученного издевательствами – он решился бежать из лагеря, но вернулся с разбитыми в кровь ногами. В своем роде эта ситуация – отголосок прежнего спора: «Если такие люди, как мы с вами, не станут офицерами, представляете себе, какую сволочь они тогда наберут?» И Томсон изменяет себе, изменяет своим идеям, возвращается в застывшие классовые рамки, но не может заплатить предложенную ему цену за иной выбор.
[Цитата под катом]Офицер. Слышите, капрал! Вся эта казарма под арестом.
Пип. Мне кажется, сэр, будет лучше, если их не трогать. (Пип и Офицер обмениваются понимающей улыбкой. И Пип сменяет солдатскую рубашку на офицерскую.) Мы не допустим этого, верно, Чарльз? Вы безусловно правы. С Улыбкой плохо обошлись, и вы правильно сделали, что встали на его защиту. Верность другу – отличное качество. Вас следует отметить, Чарльз. Да и всех остальных тоже. Вы проявили мужество и честность, защищая друга. Как часто нам не хватает этих качеств, не правда ли, сэр? Они – славные ребята, мы иногда судим их слишком поверхностно – вы согласны со мной, сэр? Они – соль земли, они цвет нашей нации. (…) Мы не какие-нибудь бессердечные, Чарльз, не думайте о нас слишком плохо. Не верьте тому, что о нас пишут, что о нас болтают. Мы добрые, честные, трудовые люди, такие же люди, как и вы. И прекрасно все понимаем. Самое главное – мы все можем понять. Не так ли, сэр?
***
Ассимиляторский миф, с которым вольно или невольно, но намертво связал себя Лоуренс, через некоторое время вышел за пределы колониального романа в научную фантастику, осваивая межпланетные просторы. Разумеется, ярче всего проявляется эта параллель в фантастическом романе «Дюна» Фрэнка Герберта (перевод П.Вязникова, Frank Herbert, Dune).
Ведь мир планеты Арракис, где нет воды, но есть бесценное вещество меланж (как эквивалент нефти), и где среди жителей царит родоплеменной уклад, до такой степени схож с аравийской пустыней, что автор наполняет речь своих «фрименов» словами арабского происхождения (вплоть до «хаджа» и «джихада»). Здесь можно провести немало любопытных параллелей: прежде всего, сами условия пустыни, где вода становится сверхценностью, а предельное самоограничение – разумным порядком жизни. В «Дюне» появляется и тема культурных различий, когда плевок становится знаком уважения (ведь это трата воды), и использование приемов самоконтроля, включая «отделение человека от животного» с помощью испытания болью, и помощь мятежным жителям пустыни от представителей сильного союзника (каладанские боевые искусства сопоставимы с британской военной техникой), и использование труднодоступной местности как тактического преимущества (включая своего рода «корабли пустыни» в обоих случаях), а также возможность победы за счет уничтожения не вооруженных сил, а материальных ресурсов (вражеских коммуникаций в одном случае или собственных залежей меланжа – в другом). Наконец, одна из уникальных черт Пола Атрейдеса – то, что он мужчина, но обладает «специфически» (даже генетически!) женскими способностями экстрасенсорного характера. Именно это отмечают многие, кто знал Лоуренса (художник Эрик Кеннингтон подозревал его в чтении мыслей, особенно после того, как Лоуренс вывел его жену из депрессии после выкидыша, подробно рассказав ей все, что она чувствовала в этот момент). Если бы современники Лоуренса знали о том, как действует меланж, для них не была бы загадкой ни его способность к быстрым интуитивным решениям, ни магнетическое воздействие на чужую личность (или на толпу), ни умение «видеть возможные пути», ни его пронзительные, ярко-голубые, «генциановые» глаза, успевшие стать притчей во языцех. А если серьезнее, то не только герой «Дюны» мог сказать о себе: «Я теперь не могу сделать ни одного пустяка без того, чтобы он тут же не превратился в легенду», – и не только Лоуренсу приходилось видеть, как друзья превращаются в почитателей.
Самое интересное у Герберта – даже не само использование распространенного мифа о чужеземном герое, а то, что здесь этот миф анализируется и анатомируется. За легендой, «внезапно» прорастающей сквозь пески пустыни, стоит многолетняя целенаправленная и тайная работа ордена Бене Гессерит, «внедрение системы пророчеств», как сказано в документе «только для внутреннего пользования», цитируемом на страницах «Дюны». И этот миф грозит «поглотить» юношу с необычайным даром. «Я нечто иное. Нежданное и непредусмотренное», – говорит герой Герберта о своем «типе пророчества», и искренне хочет стать не только «героем», ведущим фанатиков, которые «почувствовали свою силу и рвутся в бой», навстречу смерти под его знаменами. Он хочет убедить мир в том, что «обычаи меняются». Все это чрезвычайно похоже на роль Лоуренса в веренице героев колониальных мифов – после него ни сам колониализм, ни его мифология уже не будут прежними.
***
На более поверхностном и явном уровне образ Лоуренса возникает в фантастическом романе Джейн Линдскольд «Хрономастер» (перевод В. Гольдича, И. Оганесовой, Jane Lindskold, Chronomaster), написанном после разработки одноименной игры в сотрудничестве с Роджером Желязны.
В той реальности, где происходит действие, любой, кто располагает достаточными деньгами, может обустроить себе частную вселенную на свой вкус, с собственными законами физики. Один из отрицательных персонажей, «шейх Двистор», до такой степени проникся аравийским героем, что назвал свою вселенную Аравией. Он превратил свои планеты в пустыню с караванами и базарами, завел в своем дворце пальмы, ковры-самолеты и обширный гарем, а сам появляется лишь в белоснежных арабских одеждах, с кривым ятаганом на поясе. Иногда он переодевается в купца или ремесленника, иногда уходит в пустыню и живет вместе с кочевниками, а раз в году обязательно участвует в гонках на верблюдах. Его сходство с Лоуренсом так поразительно, что заставляет подозревать в этом пластическую операцию.
Правда, что касается внутреннего мира, главным образом Двистор усвоил от своего кумира беспощадность к себе и другим. «Он мог повести за собой армии – наверняка так оно и было, – однако солдаты, последовавшие за ним, вряд ли смогли бы объяснить, почему они верно служат своему полководцу», – говорится о нем. Слегка хулиганским отголоском лоуренсовской мизогинии выступает упоминание о пресловутом гареме Двистора, где женщинам запрещено рожать детей, чтобы не появились наследники, и все их занятия «примитивны и фривольны, разум не получает пищи, и они перестают развиваться». Таким образом, наложницы «шейха» остаются юными и красивыми, но все больше становятся пустыми и глупыми («механизмами для телесных упражнений», как, несомненно, добавил бы автор «Семи столпов»). Впрочем, тот образ, с которого лепил себя Двистор, в мире Желязны мог быть еще и не так искажен, судя по исторической справке, которую приводит главный герой своей ассистентке: – В середине двадцатого столетия на Земле шла вторая из войн, которые они называли «мировыми». Одной из самых интересных личностей того времени являлся человек по имени Томас Эдуард Лоуренс – гораздо более известный как Лоуренс Аравийский. Во время войны он главным образом имел дело с арабскими народами. Им было сложно выговорить его имя, поэтому они назвали его «Аравии» – так они произносили «Лоуренс».
***
Наконец, в последние десятилетия, на фоне обострения конфликтов на Ближнем Востоке, образ Лоуренса возвращается не только в статьи журналистов (цитату из «Семи столпов мудрости» о том, что «вести войну с восстанием – все равно что есть суп ножом», не повторял за эти годы только ленивый). Кристофер Бакли назвал свою сатирическую повесть «Флоренс Аравийская» (перевод А.Геласимова, Christopher Buckley, Florence of Arabia), хотя на создание образа главной героини автора вдохновляла личность Ферн Холланд.
Главная героиня – служащая министерства иностранных дел США, Флоренс Фарфалетти, у которой за плечами востоковедческий факультет Йельского университета, неудачный брак с восточным принцем, и дед, до сих пор гордящийся тем, что служил в Эфиопии с армией Муссолини. В отличие от Лоуренса, она обладает типично итальянской внешностью, так что легко может сойти за восточную женщину, особенно в чадре. После того, как Флоренс не удается обеспечить политическое убежище своей приятельнице, жене правителя авторитарно-традиционного государства Васабия, и ту казнят за попытку сбежать от мужа и нарушение запрета ездить за рулем, она представляет ошеломленному руководству докладную под названием «Эмансипация женщин как средство достижения долгосрочной политической стабильности на Ближнем Востоке». За пределами Госдепа неожиданно находятся тайные силы в лице некоего «дяди Сэма», которые проявляют интерес к ее идеям. И вот команда, состоящая из Флоренс, одного профессионального пиарщика, одного бывшего спецназовца и одного чиновника МИДа, подняв тост за Акабу, приступает к делу. Они начинают подрывную деятельность против Васабии с территории соседнего, более либерального и богатого государства Матар.
Отчет об образовании Матара можно найти в историческом труде Дэвида Времкина (явный намек на Дэвида Фромкина), который называется «Ирак у нас будет здесь, а Ливан вот здесь: как создавался современный Ближний Восток»: «В ту ночь Черчилль до пяти часов просидел с полковником Лоренсом, Глэндсбери и Тафф-Блиджетом, а также с Джереми Питтом, который сильно страдал от жары и очередного приступа подагры. Наутро, когда все, наконец, собрались на переговоры, Боске и Гастон Тази заметили, что пальцы Тафф-Блиджета перепачканы зеленой, голубой, желтой и малиновой краской, о чем они лихорадочно стали сигнализировать остальным французским делегатам… Король Таллула пришел в ярость, увидев, как обещанное ему побережье исчезло при помощи нескольких штрихов, сделанных карандашом британского картографа. Он громогласно объявил конференцию «сборищем жаб и шакалов» («джамаа мин этхеаб в эддафадэх»), шумно покинул зал и умчался из Дамаска в сопровождении двухсот бедуинов, служивших его личными телохранителями. Господин Пико заметил на это господину Гастен-Пике буквально следующее: «Только его и видели». С другой стороны, Газир бен Хаз, толстый и сластолюбивый правитель небольшого племени вази-хад, состоявшего из торговцев и рыбаков, которые населяли это побережье со времен Александра Македонского, теперь вдруг оказался эмиром новой страны, наглухо перекрывшей все пути к морю для нефти из Васабии. Черчилль, разумеется, этого и хотел. А как еще можно было отплатить королю Таллуле за его упрямство при обсуждении предложенных ему тарифов на финики, не говоря уже о бесконечных спорах на тему: кто должен въехать в Дамаск первым и в каком наряде?»
При содействии Лейлы, деятельной супруги правителя Матара, американцы организовывают телеканал «для женской аудитории», где транслируются не кулинарные рецепты и не наставления муллы, а реклама книги о самообороне от домашнего насилия, показы мод и комический сериал о туповатых сотрудниках «религиозной полиции», следящих за васабийскими нравами с помощью кнута и топора.
[Цитата под катом]Фигура в чадре направилась к своему месту ведущей. По дороге она запнулась о кофейный столик и неожиданно рухнула на пол, обнажив при этом удивительной красоты ноги в соблазнительных чулках и очаровательную подвязку. Аудитория взорвалась дружным женским смехом.
– Звук пришлось наложить, – сказал Рик. – На самом деле они понятия не имели, как на это реагировать. Но когда мы им объяснили – тут уж было просто держись. Словно после тысячи лет гнета наступило настоящее освобождение… Так вот, мукфеллины – то есть религиозная полиция Васабии, – они ходят везде с кнутами и лупят женщин прямо на месте, если застукают их обнажившими хотя бы сантиметр своего тела. А недавно они загнали нескольких девушек обратно в горящую школу только из-за того, что у тех головы были не покрыты. Вот ведь гребаная страна. Но в нашем случае им ничего не обломится, поскольку ведущая свалилась нечаянно. Джордж – а я вам скажу, он разбирается в этом дерьме – нашел в этой дурацкой книге сносочку, гласящую, что если вы случайно оголяете свое тело, то вы вроде как ни при чем. Эта сносочка появилась аж в четырнадцатом столетии. Какая-то принцесса Хамуджей свалилась с верблюда и полетела с него вверх тормашками, и все увидели ее ноги. И вот это, я вам доложу, был скандал. Всему каравану пришлось остановиться и ждать, пока они решат – то ли забить ее камнями, то ли башку отрезать. А потом кто-то из них вдруг сказал: «Минуточку! Это же любимая пампушка нашего калифа. Что мы, вообще, здесь обсуждаем? Он сидит и ждет ее в Каффе, а мы привезем ему голову в корзинке? Да на хрен нам это надо?» Но этим религиозным ментам все-таки надо было сохранить лицо. Вот они и написали в законе, что нельзя никого наказывать, если тело было оголено случайно. Так что с религиозной точки зрения им нас теперь не достать.
Разворошив «змеиное гнездо», Флоренс и ее соратники вызывают круговерть неожиданных даже для них событий: появление васабийской принцессы на королевском совете без чадры и шаровар, жестокие убийства среди сотрудниц телеканала, узурпацию власти в Матаре амбициозным братом правителя, находящимся под влиянием Франции, и смену более-менее терпимого режима на крайне консервативные условия оккупации. А дальше – взлет цен на нефть, казни и репрессии среди местных женщин (которые немедленно попадают в Интернет стараниями одной неприметной женщины в чадре и с камерой среди площадной толпы), неоднократные захваты в плен самой Флоренс с целью выбить признание в том, что все ее сведения – ложь, отказ прежнего руководства от всякой ответственности за ее действия и кампания в ее поддержку журналиста по имени Томас Лоуэлл…
[Цитата под катом]На площади перед дворцом собрались тысячи людей. Большинство из них были женщины. Увидев Флоренс, они начали улюлюкать, как это обычно делают женщины на Востоке, хотя подобная традиция уже довольно давно была забыта в прогрессивном Матаре. Потом они принялись скандировать:
– Фло-ренц! Фло-ренц!
Самой Флоренс, стоявшей перед ними на мраморных ступенях, ее собственное имя почему-то вдруг показалось похожим на название какого-то цветочного освежителя воздуха. Толпа хлынула вперед, окружив ее, каждый старался к ней прикоснуться. В руках у нее вдруг оказались цветы. Дворцовая стража попыталась оттеснить всех этих людей, но безуспешно. (…) В этот момент она чувствовала себя скорее крайне уставшей, чем торжествующей, но тем не менее подняла руки над головой, чтобы успокоить толпу. В ее сознании мелькнул образ актера Питера О’Тула, бегущего по крыше одного из вагонов начиненного динамитом турецкого поезда. Она попыталась выбросить его из головы, но не смогла. Знаменитый фильм продолжал прокручиваться перед ее внутренним взором. В следующее мгновение она вспомнила раненого турка, который стреляет из пистолета в плечо О’Тулу, и эта картина заставила ее посмотреть на толпу уже другими глазами. Флоренс стало страшно. Большинство женщин на площади были в европейских платьях, однако среди них было немало и в традиционных абайях. Быть может, антрополог из Чикагского университета не врал – наверное, не все арабские женщины хотели освобождения от мужского ига. Флоренс со страхом подумала, как легко ее убить прямо сейчас. Под любым из этих просторных одеяний могло скрываться оружие. Тем не менее этот страх вдохновил ее. Резким жестом она заставила толпу замолчать. Люди на площади повиновались. Она открыла рот, чтобы к ним обратиться, но не нашла слов. Только сейчас она заметила, что по щекам ее текут слезы.
Казалось бы, операция по установлению мира и стабильности закончилась оглушительным провалом. Но после того, как под новым правителем на торжественной церемонии подорвали его личного верблюда, оставив его без ног и без перспектив, а Флоренс и Лейлу драматично отбили прямо с места казни спецназовцы, скрытые под паранджами, ситуация вышла на новый виток.
[Цитата под катом]После реставрации Лейла со своим сыном Хамдулом, который – согласно воле Всевышнего – взойдет однажды на трон, вернулась в Амо-Амас. Пока страной управляет полковник Небкир, и большинство матарцев этим явно довольны. Хотя, надо признать, обещанные им выборы постоянно откладываются по той или иной причине. ТВМатар под руководством Лейлы снова процветает, стремясь донести идеалы гуманизма до самых темных уголков арабского мира. Огромные, как и прежде, доходы от рекламы идут на счета Фонда арабских женщин, которым в Вашингтоне руководит некая женщина, имеющая определенное сходство с Флоренс Фарфалетти. И если прав был тот выдающийся антрополог из Чикагского университета, который утверждал, что многие арабские женщины не хотят быть «освобожденными», пусть так оно и будет. Но зато теперь, по крайней мере, у некоторых из них в этом вопросе появилась возможность выбора.
Лишь по ночам руководительнице Фонда снятся сны о том, что она снова мчится на своем мотоцикле по дороге из своего скромного домика в местности Фогги-Боттом, а на дороге появляется «дядя Сэм», и она, вылетая с дороги в заросли шиповника и форзиции, бьется, как бабочка, в ярких сетях переплетенных ветвей…
ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ПОСТЕ