***
Итальянский коллектив авторов, пишущий под псевдонимом Wu Ming (в данном случае один из них, Wu Ming 4 – Федерико Гильельми) сделал Лоуренса центральным персонажем романа «Утренняя звезда» (Stella del Mattino).
Действие происходит в Оксфорде, куда вернулись после войны самые разные люди, каждый со своими шрамами на теле и душе, со своими воспоминаниями, застарелыми кошмарами и новыми надеждами.
[Spoiler (click to open)]– Все в порядке? – спросил он.
Тихий голос, еще не опомнившийся от грома.
– Да. Просто я не выношу грозу…
– И звук клаксона, и гудок поезда, и внезапный сильный шум… – Тот дружелюбно взглянул на него. – Мы принадлежим к общему клубу.
Он осторожно протянул руку – тонкая сеть самообладания поверх замешательства.
– Роберт Грейвс, Королевская валлийская артиллерия.
– Клайв Стейплс Льюис, Сомерсетская легкая пехота. Для друзей – Джек.
– Лекции по классической литературе, так?
– Да… Грейвс, поэт?!
Роберт Грейвс, Джек Льюис и Рональд Толкиен – три фигуры, еще не успевшие стать легендарными, судьбы которых прослеживает автор. Каждый из этих людей по-своему соприкасается с судьбой и уже складывающейся легендой Лоуренса. Грейвс очарован Лоуренсом, своим новым знакомым. Поэт следит за тем, как тот пишет свою книгу, и за тем, как вместе с оксфордскими студентами, вполне готовыми создать на территории университета «советский социалистический эмират», Лоуренс устраивает демарши против окостеневших условностей отживающей свой век империи.
[Spoiler (click to open)]– … а он сказал: «Прекратите поставки». Да, сэр, именно так. Мы даже не заметили, что он был там, но я сразу же узнал голос. Мы все обернулись. Он был в углу, чистил яблоко. Кажется, он спустился на кухню, потому что проголодался, или, может быть, услышал о нашем собрании, кто знает. Кто-то заметил, что они могут выгнать нас. Мы ведь не шахтеры и не рабочие, которые организованы… – Бернс заговорил медленнее, лицо его смеялось. – Вы не поверите, сэр. Он поднялся, вышел на середину и спросил нас: «Как вы думаете, на голодный желудок и без чистого белья ректор сможет диктовать свои условия?» – Бернс покачал головой и не сдержал усмешки. – Сегодня утром университетский совет подписал капитуляцию.
Но увлечение Лоуренсом не только скрашивает, но и осложняет судьбу Грейвса, который пытается построить новую жизнь после военного кошмара, создать крепкую семью и вырастить детей. Его жена Нэнси испытывает постоянную ревность (особенно когда находит в бумагах мужа стихотворное посвящение к «Семи столпам мудрости», не зная, кто и кому его написал). Возможно, Нэнси неправа, утверждая, что «у таких людей, как Лоуренс, не бывает друзей – только поклонники и любовники»; но более чем прозорливо она замечает: «Если разрезать его, то внутри будут одни шрамы…. он все еще в состоянии войны со всеми, включая самого себя».
[Spoiler (click to open)]– …Наши правители глухи и слепы. Они так боятся, что Европа заразится большевизмом, и не замечают, что Россия – азиатская страна. Эта революция – урок для всех народов на континенте, демонстрация, что бедные и необразованные люди могут захватить власть. А мы? Все управляем по старинке, и на все у нас одно мерзкое английское лекарство – свинец.
Роберт насторожился.
– Добро пожаловать обратно на ринг, старина.
Он попробовал обнять Т.Э., подражая боксерам, но увидел, как тот сразу напрягся, лицо его стало враждебным, и Роберт сразу же отказался от шутки. В эту минуту Роберт осознал, что никогда не прикасался к нему, за исключением первого рукопожатия. Но, разумеется, боязнь физического контакта – это не самая странная болезнь для ветерана фронта. (…) Когда он уже был на пороге, то отважился спросить:
– Кто такой С.А.?
Т.Э. никак не отреагировал, будто ждал этого вопроса и не придавал ему большого значения.
– Человек, который внес непропорционально большой вклад в это арабское приключение. – Горькая улыбка. – Еще один груз на моей совести.
Роберт понял, что его раздражает не этот уклончивый ответ, а этот вопиющий эгоцентризм. Лоуренс был частью слишком большого и сложного предприятия, чтобы все сводить к личной ответственности. В свое время Роберт пытался объяснить это Зигфриду, но без особых результатов.
– Ты ошибаешься, когда взваливаешь крест на себя. Все мы были и жертвами, и соучастниками.
Т.Э. прислонился к двери, касаясь ее щекой.
– Я не ищу отпущения грехов. Я просто хочу нанести несколько ответных ударов. Это будет нелегко… – Он улыбнулся глазами. – По сути, моя специализация – не чернила, а динамит.
Если Грейвс в «Утренней звезде» традиционно представляет собой образ почитателя (мы еще рассмотрим его подробнее в другом сочинении), то Льюису выпадает роль исследователя-разоблачителя – такого, каким впоследствии стал Ричард Олдингтон. Льюис, которому не по душе напыщенная героика империализма, способствующая кровавым бойням, решает заняться сбором фактов, способных поколебать легенду о безупречном аравийском герое. Ведь из того, что известно из газет об арабском фронте, вывод для Льюиса один: несмотря на то, что Лоуренс обвиняет свою страну в предательстве, главным предателем все это время был он, а арабы были пешками в его игре. Однако чувства самого Льюиса здесь тоже не так просты и не ограничиваются одним разоблачением – ведь и сам он «живет за двоих», потеряв на войне лучшего друга, и в поисках теневой стороны признанного героя опасается наткнуться и на собственную тень…
[Spoiler (click to open)]– Его сделали национальным героем. Этот человек фальшив до самой сердцевины. Его имя, его семья, то, что он сделал в Аравии. Даже… это.
Вогэн кивнул.
– Все мы тяготеем к тому, чтобы создавать свой собственный образ. Мы скрываем то, что нам не нравится, в тайных сокровищницах. Старый сундук, где хранится вина и боль. Разве у тебя такого нет, Джек? – он поднялся и взял книгу с полки. Джек узнал ее – это был сборник стихов, подписанный псевдонимом Клайв Гамильтон. – Фальшивое имя? – Вогэн снова сел. – Семейная трагедия. – Он подмигнул. – Потерянный юный друг…
– Ты ошибаешься. Я не такой, как вы.
– Вы? Здесь только ты и я, Джек.
– Ты прекрасно меня понял. Я дал клятву на жизнь и на смерть. Ты не был на войне, так что ты хочешь знать?
Вогэн поднял руки с вызывающим взглядом и раздражающим спокойствием.
– Туше, Джек. Но ведь это не мне снятся кошмары. И эта клятва включала в себя условие, что ты женишься на матери бедного Пэдди?
Взявшись за дело, Льюис в «Утренней звезде» довольно скоро устанавливает и двусмысленное семейное положение родителей Лоуренса, и имперские амбиции кружка «Круглый Стол», в который тот входит, и его связь с Дахумом, «его хеттским принцем», как иронически называет его когда-то влюбленный в Лоуренса художник Вогэн. Развязка не заставляет себя долго ждать…
[Spoiler (click to open)]– Кто вы? – повторил он.
Незнакомец обошел вокруг стола и прислонился к его краю, продолжая держать его на прицеле.
– Вопрос скорее в том, кто ты, полковник. Если бы люди знали это, тебе не так легко было бы играть роль героя, которого предали. (…)
– И вы решили стать моим судом. – Он посмотрел на оружие. – Моей коллегией присяжных. Но вы – всего лишь дурак с пистолетом в руке. Вы думаете, что обнаружили правду, а вы не знаете ничего.
Тот сердито сплюнул.
– Я знаю, что вы педераст, предатель и лжец. Если правосудие на самом деле существует, вы должны искупить все это.
«Я знаю, кто ты такой».
Эти слова всплыли, как труп на поверхности стоячего пруда, и ударили его в живот, так, что прервалось дыхание. (…)
– Ведь этого вы хотите, разве не так? – спросил Нед. – Свершить справедливость. Наказать меня.
– Ты с ума сошел!
– Сделайте это.
Он остался обнаженным до пояса. Опустил штаны и отвернулся, чтобы видна была его спина в синяках, шрамы, покрывавшие спину от плеч до ягодиц, плотные, как паутина. В колеблющемся свете свечи они казались живыми существами, длинными фиолетовыми пиявками, вцепившимися в плоть. Он снова чувствовал на шее пыхтение страшилища, прижимающего его руки к деревянному столу в полицейском участке Дераа. Он позволял воспоминаниям душить его, пока у него не кончился воздух, и всхлипывания рядом с ним не вернули его из прошлого.
Он обернулся. Тот человек стоял на коленях, его рука была опущена, сжимая пистолет, и сквозь слезы он бормотал:
– Чертов ублюдок… ублюдок…
Нед взял фотографию. Он смотрел на нее и снова слышал едва различимый смех в саду.
– Его унес тиф, но приговор ему вынес я, – сказал он. – Он был готов на все ради меня. Вместо того, чтобы укрыть его в безопасности, я превратил его в шпиона. Если бы я взял его с собой, то мог бы защитить его. А мне удалось лишь слишком поздно оказаться у его смертного одра.
Казалось, с огромным усилием другой еще раз поднял пистолет и приставил его к своему животу. С искаженным лицом он пробормотал сквозь зубы:
– Пэдди…
Нед отнял у него пистолет без всякого усилия. Он опустился на колени рядом с ним и коснулся рукой его лица. Поцеловал его в губы, как целуют умирающего. Поцелуй, который он не смог подарить Дахуму в ту ночь, когда он мог только обнять его труп.
Человек, казалось, собрался с силами и поднялся на ноги, прижимая ладонь ко рту. Нед видел, как он убежал прочь и скрылся в темноте. Звук шагов стал далеким, потом утих.
Наконец, Толкиен в «Утренней звезде», как и в жизни, практически не видится с Лоуренсом лично. И все же он заворожен этой историей о единоборстве героя с судьбой, находя ему параллели в древних легендах. Кроме того, молодого ученого тоже преследуют призраки погибших друзей, молодых писателей из «бессмертной четверки», что когда-то собиралась в чайном клубе, обмениваясь написанными вещами. Ни скитания в дебрях лингвистики во время работы над словарем, ни семейная жизнь с любимой и рождение детей, ни решение преподавать в университете Лидса не помогают ему избавиться от галлюцинаций – но, возможно, ему когда-нибудь поможет найти покой возвращение к недописанным историям…
[Spoiler (click to open)]Он слегка коснулся носом стекла, чтобы получше разглядеть. Золотая полоска, которую носят на пальце, маленькая вещица, но такая великолепная. Он подумал об Эдит, о том, как он ее любит. Почувствовал себя виноватым, и ему захотелось бежать домой.
Он отвернулся и вздрогнул, так, что чуть не толкнул витрину. Кто-то стоял на пороге. Слабо освещенная фигура, невысокая, даже меньше ростом, чем он сам, и с большой головой. Ему вспомнилась картинка, изображавшая гоблина в книге сказок его детства. Он вздрогнул, как будто эта страница только что раскрылась перед ним.
– Прошу прощения, – сказал маленький человек. – Я думал, что здесь уже никого нет.
Он приблизился маленькими деликатными шажками. Рональд видел, как он появился по ту сторону стекла. У него были ярко-голубые глаза, которые притягивали свет.
– Часто пытаюсь представить, кто носил их на пальце.
Казалось, он намекал на беседу, начатую когда-то давно. Как будто доверял свой секрет ему одному.
– Люди, которые несли на себе бремя власти, – сказал Рональд.
На мгновение человек помрачнел, оставаясь задумчивым.
– Кто знает, все ли они были на высоте?
– Думаю, что нет. Власть может развратить… – у Рональда начался приступ кашля. – Кажется, музей уже закрыт.
– Да я ведь не посетитель, – ответил человек, не отрывая взгляд от коллекции. – Хотя и не вор, – подмигнул он. – У меня назначена встреча с директором. Вы часто сюда ходите?
– Нет, – солгал Рональд.
Автор «Утренней звезды» дает слово и самому Лоуренсу, описывая его жизнь в колледже Всех Святых, мучительную работу над рукописью «Семи столпов мудрости», безуспешные попытки наладить личную жизнь (можно познакомиться с кем-нибудь даже на представлении Лоуэлла Томаса, как это и происходит с молодым солдатом по имени Энди Миллс – но, хотя тот готов заняться сексом, избивать Лоуренса по его просьбе ему не хватает духу, зато он способен пойти в газеты в надежде продать им эту историю). Соприкасаясь с Лоуренсом и другими центральными персонажами, здесь появляются и другие приметные фигуры – Дэвид Хогарт, Майкл Коллинс, Эдди Марш, Эдмунд Бланден, Зигфрид Сассун – и каждому есть что сказать по поводу текущих событий… Кроме того, через весь роман протянуто сквозное повествование «Лорд Динамит» – от встречи юного студента, увлеченного рыцарями и раскопками, с доктором Хогартом, до рассказа о событиях арабской эпопеи.
[Spoiler (click to open)]– Что ты читаешь, Оренс?
Хриплый голос Ауды донесся с другой стороны костра. Он вырезал что-то из дерева длинным изогнутым кинжалом.
Бедуин со светлыми глазами опустил книгу.
– Старинную повесть моей страны.
– О чем она говорит?
Теперь Насир и другие тоже заинтересовались, пока медленно замешивали тесто и делали лепешки из последних крупиц муки.
– О легендарном короле. Его звали Артур. Он послал своих рыцарей по всему миру на поиски чаши, что была наполнена кровью Исы ибн Мариам, распятого Христа.
– И они ее нашли?
– Почти все умерли в этих поисках. Только трое спаслись. И лишь одному удалось стяжать эту чашу, самому чистому и бесстрашному. Сэр Галахад – так звали его.
Люди стали вполголоса переговариваться. Ауда мрачно взглянул на него через огонь.
– Сколько было рыцарей у этого твоего христианского короля?
– Сто пятьдесят.
Тот удовлетворенно хмыкнул.
– Ауда соберет и пятьсот. И возьмет Акабу, если Бог этого захочет. Так однажды кто-нибудь напишет и обо мне.
Образ «утренней звезды», с разговора о которой началась дружба Лоуренса и Грейвса, меняет свои грани, оборачиваясь то непорочным Галахадом, то возгордившимся Иблисом, то лучезарным Эарендилом – и читатель расстается с Лоуренсом на новом этапе его жизни, когда тот покидает Оксфорд и возвращается в политическую жизнь, стремясь содействовать Черчиллю в урегулировании ситуации на Востоке.
***
Дружбу Лоуренса с Робертом Грейвсом подробно рассматривает и Стивен Мэссикотт в пьесе «Восстание Оксфордского Верхолаза» (Stephen Massicotte, The Oxford Roof Climber’s Rebellion).
Аравийский мятежник, эксцентрик и хулиган, недавно ставший членом колледжа Всех Святых, переворачивает вверх тормашками не только чинные университетские будни, но и жизнь своего друга-поэта, искалеченную войной.
[Spoiler (click to open)]Роберт. …В Оксфорде нас полно, офицеров и рядовых прямиком из ада, зарывшихся носом в книжки. Ведь и вы – наш самый прославленный отставник? И вот вы прячетесь от Керзона в саду.
Нед. Я не прячусь в саду. Я прячусь в саду вместе с вами.
Роберт. Парочка Адамов.
Нед. Это спасло бы мир от кучи проблем.
Роберт. Что ж, я должен идти обратно в дом. Мой отец обязательно захочет кому-нибудь меня представить.
Нед. Тогда, по всей вероятности, на эту крышу мне придется лезть в одиночестве.
Роберт. Прошу прощения?
Нед. Мы росли в Оксфорде и были властителями всех здешних крыш. У нас было тайное общество. Мои братья и я, кроме Арни, червячка, он был еще маленький. Мы называли себя «Оксфордские Верхолазы, благотворительный орден». (Нед отдает честь в манере «благотворительного ордена» – то есть «наизнанку», поднимая правую руку к левой брови ладонью вверх).
Лоуренс в пьесе Мэссикотта совершает все свои исторические выходки, о которых пишет Грейвс в воспоминаниях: например, трезвонит из окна в железнодорожный колокол, захваченный на одной из станций Ближнего Востока, и планирует похищение из Оленьего парка стада оленей. А однажды на одной из башенок университетского здания оказывается алый хиджазский флажок, и сам ректор университета, лорд Керзон, приходит в комнату Лоуренса с требованием снять флаг иностранного государства. Керзон здесь становится вторым из полюсов противостояния, олицетворяя имперский консерватизм и утверждая, что люди хотят «чтобы все успокоилось… Вы пытаетесь сдвинуть с места людей вроде него, а они покажут вам, чего они хотят: выходных, пудинга на Рождество, по временам – развлечений. Детей. Вы ошибаетесь, если думаете, что он хочет чего-то еще. Серьезно ошибаетесь».
Лоуренс, со своей стороны, каждый свой поступок рассматривает как принципиальный протест – против замалчивания прошедшей недавно войны или против твердолобой колониальной политики, не дающей местному населению возможности управлять собственной страной.
[Spoiler (click to open)]Мальчик учится завязывать шнурки. У него не получается. Мать отстраняет его руки и завязывает ему шнурки. Теперь его ботинки прекрасно зашнурованы, но в его взгляде можно безошибочно прочесть, как он зол на мать. Ничего не напоминает?
Керзон намекает Грейвсу на анонимные письма Лоуренса в газеты по ближневосточному вопросу и пророчит, что «отставка Лоуренса может оказаться более смертоносной, чем его карьера». А после того, как на верхушке Камеры Рэдклиффа оказываются брюки Керзона, сопровождаемые очередным вызывающим посланием, ректор выходит на Нэнси Николсон, жену Грейвса, и пытается открыть ей глаза на положение дел. «Томас Эдвард Лоуренс, – говорит он, – это маленький император, а люди, такие, как ваш муж – его армия. Лоуренс уходит из боя, а его армия – нет, и, если продолжать аналогию, эта война никогда не заканчивается победой».
А Нэнси и без того уже на пределе терпения. «Мы продолжим идти вперед, – убеждает она мужа, – медленно, незаметно, к той свободе, в которой мы хотим жить. Ты напишешь ее, я нарисую, мы вырастим ее, мы построим ее». Но ей мешает идти по этому пути ревность к Лоуренсу, а также стремление оградить Роберта от травмирующей памяти о войне и стыда за то, что он оказался выжившим.
[Spoiler (click to open)]Нэнси. На каждого подлинного английского гомосексуала приходится десять «по умолчанию». Это все школьная система. Прискорбный недостаток женского пола. Весь этот футбол и регби. Прогулки под ручку. (…) Ты считаешь мое поведение аффектированным? Моя стрижка, то, что мы не крестим детей, социализм? Я делаю все это по одной причине. (Наверху кто-то из детей ворочается во сне. Нэнси и Роберт прислушиваются, не проснется ли ребенок.)
Роберт. Чтобы досадить моей матери.
Нэнси. Я делаю все это ради наших детей. И чтобы досадить твоей матери.
Роберт. Нужно что-то большее, чем ездить на мальчишеском велосипеде мимо разъяренных ученых мужей из колледжа Иисуса, чтобы спасти наших детей.
Нэнси. Каждый из нас ведет свои сражения на свой лад, разве не так? (…) Я не хочу говорить о войне…
Роберт. О да, ты не хочешь, чтобы она была в твоем доме. Да только она уже в твоем доме. Когда я лежу рядом с тобой, прилетают снаряды, и ложатся на нашу кровать, и разбрасывают наши конечности среди деревьев. Я мертвец, разве ты не видишь? Я мертвец, только все еще продолжаю ходить и говорить. И мертвецы повсюду, они пытаются сказать мне, что я не могу больше играть в дом.
Между тем Лоуренс, как обычно – чрезвычайно трудный предмет для любви: он недоступен для физического и душевного соприкосновения, а единственным опытом в сфере чувственности для него стало изнасилование, которое позволило ему «мельком увидеть, как же мы на самом деле жалки… Мы – маленькие сосуды из плоти, и все, что мы делаем – мы хотим. Знаешь ли ты, почему завел детей? Разве ты сделал что-нибудь помимо того, что проклял еще двух человек, загнав их в тюрьму из кожи и костей, чтобы дать поблажку своим мелким себялюбивым желаниям и страхам? Тебе нужно что-нибудь, что имеет значение? Истина в том, что не имеет значения абсолютно ничего. Мы хотим и боимся, хотим и боимся, и вот мы уже мертвы». Лоуренс утверждает, что лучший способ выразить свою память о славных погибших – тысяча дней траура, которые каждый должен провести, молча сжавшись в комок от стыда: «Мы обречены на нескончаемые воспоминания, почему с ними должно быть иначе?» И командирские замашки, характерные для Лоуренса в этой пьесе, вовсе не исключают обычной для него интроспективности и сомнений в себе.
[Spoiler (click to open)]Когда у нас были раненые в пустыне, слишком тяжело раненые, чтобы ехать верхом, нам приходилось приканчивать их самим, чтобы турки не замучили их до смерти. Когда мой мальчишка, Фаррадж, был ранен, он был таким молодым и прекрасным, что никто не хотел это сделать. Так что это выпало мне. Это был, возможно, величайший и совершеннейший акт бескорыстного милосердия, акт чистой любви, который когда-либо породила на свет война, и это было даровано мне. Но, когда я поднял пистолет, вот этот, и прислонил к его виску, в моей душе послышался шепот: «Посмотри на «меня» заботливого, посмотри на «меня» милосердного, посмотри на «меня» любящего», и я застрелил его. Ради любви ко мне.
«Подрывная деятельность» оксфордских мятежников оборачивается неожиданными последствиями: в одной комнате оказываются Лоуренс, Грейвс, Керзон, университетский прислужник, у которого только что погиб сын во время столкновения арабов с британской армией в Месопотамии, и пистолет.
[Spoiler (click to open)]Джек. С тех пор, как мой мальчик научился ходить, он ходил по комнате строевым шагом. Каждая палка, которую он где-нибудь подбирал, становилась его винтовкой или саблей. Его героями всегда были люди вроде вас, сэр. Александр, Цезарь, Веллингтон. (…) В пустыне было достаточно стрельбы – это же только справедливо, что и здесь постреляют немножко, ведь правда? Как насчет этого чертова ублюдка для начала? Того, что не собирается слушать ни одного вашего слова? Символическая казнь? (…) Я хочу, чтобы тот, кто виноват, заплатил за это.
Роберт. Керзон не виноват…
Нед. Я виноват. Джек не знает, на кого нацеливать пистолет. Я знаю. Ты хочешь знать, как бы я расправился с колонной манчестерцев? Я заложил бы взрывчатку на дороге и подорвал ее под первым батальоном. Из зданий на каждой стороне от колонны начался бы плотный огонь из винтовок и пулеметов, а снайперы целились бы в командиров.
Роберт. Лоуренс, прекрати! Джек…
Нед. Когда они попытались бы начать отступление, по той дороге, откуда пришли, я подорвал бы второй заряд взрывчатки. (…) Победители разденут и ограбят тела. Толпа выйдет с палками и фонарями, чтобы увечить их, выставлять напоказ, ворошить их останки…
(Выстрел. Джек стреляет в Неда. Дорожка серого дыма вырывается и клубится вокруг головы Неда. Дым рассеивается, и эхо отдается по комнате.)
Нед. Мне жаль, Джек. Жаль до глубины моей пустой души.
Джек. Что ж, ладно. Все это – ради вашей пустой души? Это неосторожно с вашей стороны. Чертовски неосторожно, уж простите меня за эти слова.
Нед. Я прощаю тебя за эти слова. Правда.
Джек. А ну, громче! Ты что-то сказал? Выкладывай!
Нед молчит.
Джек. Так я и думал.
В финале пьесы даже непримиримые стороны способны вступить в некий усталый диалог, который не разрешает их противоречий, но хотя бы позволяет надеяться на поиск выхода без выстрелов.
[Spoiler (click to open)]Керзон. Я провел всю свою жизнь, служа Империи, над которой никогда не заходит солнце. Что ж, Лоуренс, благодаря вам и вам подобным солнце заходит над нами. Все будет по-вашему, и мы потеряем вашу Аравию, уступим Багдаду, Дамаску, Каиру, всем остальным, кто захочет, чтобы у них была своя собственная страна. И мою Индию мы потеряем тоже. Заметьте, Лоуренс, солнце зайдет над Британской Империей – и ради чего была вся моя жизнь? У вас нет ответа? Что же тогда? Если индийцы получат Индию, и арабы получат Аравию, что получат британцы?
Нед. Клянусь своей жизнью, я верю, что это находилось где-то здесь. Как вы думаете, есть надежда отыскать это снова?
Керзон. Я не верю, что проживу достаточно долго для этого.
(…)
Нед. …На самом деле я зеркало, а не человек. Я никто, если мне некого отражать. Когда-то я отражал то, что было совершенно – восходы луны в пустыне, мальчишек-погонщиков, не обладавших ничем, кроме преданности мне, улыбки своих братьев, Фрэнка и Уилла… и поэтому некоторое время я был совершенным.
Нэнси. Вы хотели отражать Роберта.
Нед. Что-нибудь, кого-нибудь, более совершенного, чем я. (…) Они оба погибли на войне. Мы обычно ехали на велосипедах в Оксфордскую школу для мальчиков из нашего дома на Полстед, старший первым, младший последним.
Нэнси. У меня был брат, его убили на войне. Мы тоже вместе ездили на велосипедах. Была весна, и руки у нас замерзли. Он остановился, прислонил наши велосипеды к забору, взял мои замерзающие руки в свои и согревал их дыханием… Я почти забыла об этом.
(Нед неловко, огромным внутренним усилием воли, берет обе руки Нэнси в свои, чтобы утешить ее. Это первый раз, когда кто-то вступает с ним в физический контакт.)
Нед. Я не забыл бы на вашем месте.
Нэнси. Вы очень, очень умный человек, Лоуренс.
Нед. Так говорят.
(Она улыбается ему. Он улыбается в ответ и отпускает ее руки.)