Ой, слушайте, художественное мнение Луначарского (будущего советского "министра культуры", вообще образованного и приличного человека) о его современниках-художниках -- это нечто. Вот статья 1907 года по результатам похода на выставку, не могу оторваться.
"... При выставке, по случаю смерти Ф. Вл. Боткина, имелся особый богатый отдел, ему посвященный.
Федор Боткин изображает красоту женщины так, что она действительно является цветком, чистой, привлекательной, ласкающей формой.
Это не только отражение женщины в зеркале искусства, отражение всегда уже имматериализованное,-- самое искусство Боткина, кроме того, отбрасывает прочь пластическую выпуклость и пестроту действительности: остаются два-три красочных тона, чуть заметные нюансы, тени, и только. Локоны вьются, глаза сияют, губы раскрыты,-- все это пленительно и отвлеченно. Настроение грусти, иногда легкого недоумения, еще больше украшает этих девушек. Это очень хорошо... хотя и странно однообразно для целой жизни художника. (...)
Далее Луначарский еще два абзаца посвящает этому Боткину, которому ныне вообще никто не помнит, и в интернете едва его одна картина нашлася.
"... Г-н Бенуа тоже больше автор этюдов, чем картин, но зачастую он находит интересные настроения. Впрочем, он особенно силен в своих рисунках, и рисунки его ближе, как это ни странно, к "картинам", чем его произведения, писанные масляными красками. Но хуже всего то, что г. Бенуа, по примеру многих, выбрал себе особую специальность. Теперь очень принято среди живописцев и молодых поэтов находить и защищать свою оригинальную индивидуальность, облюбовав какой-нибудь, иногда до смешного узкий и нарочитый род сюжетов. Г-н Бенуа облюбовал Версальский парк. Тысяча и один этюд Версальского парка, и все более или менее хорошо сделаны. И все-таки хочется сказать: "Ударь раз, ударь два, но нельзя же до бесчувствия". Ибо г. Бенуа вызвал в публике род специального психического оглушения: Версаль перестал действовать. "Как хорошо!" -- говорит публика и широко, широко зевает.
А. Бенуа. "Прогулка короля". 1906 (подробно о цикле тут)
Г-н Билибин очень талантливый художник и прирожденный сказочник. Он много способствовал созданию фантастичного и изысканно-наивного стиля, который так прелестно оживляет русскую сказочную старину. Но на выставке, о которой я говорю, г. Билибин представлен в своем "новом" роде. Даровитый сказочник забыл, оставил в стороне свой юмор, свою древнерусскую грезу, свое узорное, синее море и увлекся каким-то замысловатым фокусничанием, какими-то виртуозными линейными головоломками. Эти сухие, сухо-остроумные геометрические виньетки, на мой взгляд, не имеют ни малейшего истинно художественного достоинства. Я вовсе не зову г. Билибина назад, к его былинному жанру,-- пусть он. идет вперед; но его виньетки и обложки отнюдь не шаг вперед, а шаг назад: содержание окончательно улетучивается, остается одна формальная, скучная игра в капризные завитушки и затейки.
Не знаю, какие работы Билибина автор имеет в виду. Вероятно что-то типа такого, был у него такой "лубочный", ксилографический период.
Молодой художник Чемберс, несомненно, что-то обещает. Но пока он неотступно подражает Бердсли. Это почти дико. Как можно подражать художнику, который стоит совершенно особняком, художнику-чудаку, грациозному, странному и абсолютно самобытному, индивидуальному? Не может быть, чтобы у Чемберса была душа Бердсли, и так как этого нет, то и подражание тут заслуживает осуждения. Можно учиться у мастера, открывающего новые общие пути, но безвкусием веет от подражателей неподражаемому, одинокому: По, Тернеру, Бердсли.
Где творчество?
Этот художник, на сестре которого был женат Билибин, иных произведений интернету, кроме данного рисунка, не предоставил.
В.Я. Чемберс. Дворянское собрание в екатерининские времена - 1913
И Л. Пастернак не дал ничего. Его большая картина красива красотою заимствованных форм; она называется "Воспоминание об Италии" и представляет собой ловко скомбинированные фигуры спящих женщин Микеланджело и других старых мастеров; красивое четырехстишие Буонарроти подписано под картиной. Торжество заимствования, почти плагиат, под соусом своеобразного колорита. Остальное -- херуммоделирование. И на этот раз даже в смысле исканий и технических приобретений или намеков и кусочков настроения -- все малоинтересно, за исключением, может быть, "Студентки", которая все-таки остается позади старой "Курсистки" Ярошенко.
Описанной картины про Италию не нашла, а жаль - было бы интересно взглянуть. Пастернак вообще хороший, приятный художник.
Вот "Студентка". Сравнивать ее с картиной Ярошенко 1883 года - глупость, она вообще не про то.
(...) Но вот г. Милиоти. Можно искать. Можно в исканиях быть смелым. Например, Крымов с его этюдами, писанными так, словно они просвечивают сквозь вуаль, или Досекин с его оптическими обманами, пущенными в ход для достижения впечатления ослепительности солнечного диска,-- очень смелы. Мы знаем искателей, дерзких до безумия. Таков Врубель. И часто, даже сплошь и рядом, непонимание и осмеяние -- удел новаторов, непризнанных гениев.
Николай Крымов. Сосны и скалы. 1907
Николай Досекин. Сена. Париж. 1900
И вот теперь, какую бы чепуху ни поднесли публике,-- по крайней мере, ее "эстетически передовой" части,-- она прищуривается и говорит загадочно и глубокомысленно: "Н-да!" Чем непонятнее мнимохудожественная неразбериха, тем задумчивее ценитель: он боится попасть впросак и выдать с головою свою непосвященность в тонкости самоновейшей красоты. Получается история андерсеновского короля, который был гол, и народа, который уверили, что на короле прекрасное платье, невидимое только дуракам.
Художественные достоинства произведений братьев Милиоти, на мой взгляд, совершенно подобны этому королевскому платью. У Милиоти нет ничего: ни идеи, ни настроения, ни красоты полотна, ни рисунка, есть только одна непроходимая, фатовская, шутовская претензия. Неужели и этого достаточно, чтобы быть в глазах г. Дягилева и его друзей выше Васнецова? Можно думать, что воскрес с новой силой -- и в более прикровенной, лицемерной форме,-- девиз старой романтической богемы: "Il faut êpater les bourgeois" {Эпатировать, поражать буржуа, ошеломлять скандальными выходками, намеренно нарушать принятые в буржуазном обществе правила поведения.}.
Василий Милиоти. Утро. 1905
Николай Милиоти. Вечерний праздник. 1903
Порадоваться можно Кустодиеву. В нем не только хорош здоровый, ясный, сочный реализм техники; хорошо и то, что его интересует жизнь -- живая, кипучая, разнообразная, разноцветная жизнь, реальность сама по себе, а не как предлог для колористических эффектов. Я должен сказать, что на меня Кустодиев производит впечатление одного из самых сильных виртуозов техники. Взгляните, например, на портрет какого-то великого князя, выставленный им: это nec plus ultra {Высшая степень, предел (лат.).} живописного шика; и все-таки психолог не отсутствует. Но с той точки зрения, став на которую, я обозревал выставку, для меня интереснее было содержание кустодиевских картин. В чем ищет он живописание? В подлинных проявлениях человеческой жизни. С этой точки зрения его пестрая, веселая, простонародно-бодрая "Ярмарка", схваченная глазом ясным, умом живым, сердцем отзывчивым, рукою сильной, переданная с добрым и мужественным юмором,-- уже почти картина, почти поэма. Некоторая эскизность, отсутствие внутренней серьезности при работе делают, однако, это произведение только весьма ярким и симпатичным этюдом.
Очень живо полотно, озаглавленное "Провинция". Слышались восклицания: "Да это Тотьма!" -- "Это наш Царевококшайск!" -- "Смотрите, смотрите,-- совсем Пирятин!" Действительно, общее схвачено. Зеленая пустота, скучная каланча, какие-то каменные лавки, сонная тишь в воздухе, сплетничающие кумушки, одинокие на широкой, по-русски широкой площади. Сонный мир, как будто и приятный, почти умилительный, и вместе такой смешной и такой ... проклятый. Да, да -- это провинция. И это -- тоже почти картина. Великолепны по жизненности выражения и по все тому же ясному, солнечному отношению художника и портреты, особенно дочурки художника.
Б. Кустодиев. "Провинция". 1906
Большое полотно "На веранде" показалось мне совершенно ненужным. А между тем на него г. Кустодиев потратил, по-видимому, много времени и сил. Как "картина" полотно это ничего не говорит. Но и как этюд оно, мне кажется, не имеет большой цены.
Б. Кустодиев. "На веранде". 1906. (Автопортрет с семьей)
Г-н Малявин -- художник, который дал картины, дал поэмы в красках. Его "Вихрь" -- крупное поэтическое произведение. Вообще малявинская "баба" -- это прекрасное в своей грубости, увлекательное в своей стихийности существо, не уступающее беклиновским элементарным духам. Дай бог, чтобы Малявин был прав,-- хорошо, если в нашей деревне действительно много таких баб.
И новая "баба" Малявина очень хороша. Это интересная вариация. Она тоже стоит перед зрителем в пламени своего развевающегося искрометного сарафана, как саламандра среди пожара, но она лицом и станом красивее всех, до сих пор рожденных талантом Малявина сестер своих. Ее лицо очаровательно, в жутком смысле этого слова: баба-колдунья, баба-Лорелея!
Ф. Малявин. Бабы (Зеленая шаль). 1914
Она слишком "баба"? Пожалуй! Но уж лучше такие бабы, чем вереница версальских аллей, лестниц, фонтанов.
Однако настоящей картины на выставке все-таки нет. "Баба" -- лишь добавление, приложение к "Вихрю". Только среди рисунков нашел я такие, которые значительны как картины. Пусть это не полотно и не краски, и размеры малы -- но г. Добужинский дал несколько великолепных образчиков сатиры символически-обобщенной и проникновенно умной.
Не имея места-времени, чтобы остановиться на всех рисунках Добужинского, которые заслуживают внимательного разбора, я скажу лишь о трех лучших, сделанных художником для готовящегося альманаха "Шиповник". Это рисунки: "London Bridge" {"Лондонский мост".}, "Город. Будни" и "Город. Праздник".
М. Добужинский. Лондонский мост (1906, репродукция с открытки)
Могучие стальные полосы титаническим взмахом летят с одного берега Темзы до другого, образуя какие-то чудовищные ржаво-красные петли. Сквозь отверстие виден какой-то трудовой хаос: работают стальные великаны, вздымаются длинные, длинные руки кранов, чудится скрип, лязг и сопение этих левиафанов. Приглядитесь поближе: на мосту, теряясь в его железном величии, стоят люди. Черные крючочки, согбенные тени. Стоят и тупо смотрят на страшную возню машин. Безработные, быть может. Во всяком случае -- люди, существа той породы, которая создала этот мост и эти машины и придавила себя тяжестью своих орудий производства. Это -- люди, чье большинство порабощено идолом-машиной, которая, в идее своей, должна быть покорным рабом своего творца -- человека. Потрясает контраст свирепо-надменного в своем ржавом величии стального моста, этой неумолимой дороги, с теми, кто по ней понуро бредет,-- ее бедными, обманутыми строителями.
"Город. Будни". Сияет в выси золотой день. Но внизу, среди диковинных механизмов и угрюмых каменных стен -- раб-человек: вереница тружеников капиталистической каторги тащится на свой пост. Черненькие фигурки, такие покорные, полунадломившиеся под ношей кирок, молотов, заступов. (ТУТ МНОГО ПАФОСНОГО ТЕКСТА)
"Мне страшно, когда искусство так близко подходит к социализму",-- писал о Добужинском Вергежский из кадетской "Речи". Ну, еще бы!
А нам радостно.
***
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →